Том 11 (XVI век, сочинения Ивана Грозного и Андрея Курбского)

А к тому еще что нагнушательнейшаго и пресквернейшаго, еже исповедника твоего потворяти и сикованции[207] на него умышляти, который душу твою царьскую к покоянию привел, грехи твои на своей вые носилъ, и, взявши тя от преявственнейшихъ сквернъ, яко чиста, пред начистейшимъ царемъ Христомъ, Богомъ нашимъ, исчистя покоянием, поставил![208] Се тако ли воздаешъ ему и по смерти? О чюдо! Яко зависть, от презлых и прелукавых маньяков твоих сшитая, и по смерти на святых и предобрых мужей не угаснетъ! Не ужесаеши ли ся, о царю, притчи Хамовы, яже насмевался наготе отчей? Како снесенно бысть о томъ на исчадия его проклятие![209] И аще таковая притча о телесных отцех случилася, кольми паче о духовных должны есмя покрывати, аще бы нечто и случилося человеческия ради немощи, яко то и ласкатели твои клеветали на онаго презвитера, иже бы тя устращал не истинными, но лстивыми видении. О воистинну и аз глаголю: лстецъ он былъ, коварен и благокознен, понеже лестию ял тя, исторгнувши от сетей диявольских и от челюстей мысленнаго лва, и привел был тя ко Христу, Богу нашему.[210] То же воистинну и врачеве премудрые творят: дикие мяса и неудобь целимые гагрины бритвами режутъ аж до живаго тела и потомъ наводятъ помалу и исцеляютъ недужных. Тако же и он творилъ, презвитер блаженный Селивестръ, видяще недуги твои душевные, многими леты застаревшияся и неудобны ко исцелению. Яко нецые премудрые глаголют: «Застаревшиеся, — рече, — злые обычаи в душах человеческих многими леты во естество прелагаются и неудобь исцелны бываютъ», — тако же и он, преподобный, неудобь исцелнаго ради твоего недуга прилагал пластыри, ово кусательными словесы нападающе на тя и порицающе, яко бритвою непреподобные твои нравы наказаниемъ жестокимъ режуще, негли он памятал пророческое слово: «Да претерпишъ лучше, — рече, — раны приятеля, неже ласкателные целования вражии».[211] Ты же не воспомянул того или забыл, прелщенъ будучи от презлыхъ и прелукавыхъ, отогнал еси его от собя и Христа нашего с нимъ. Ово, яко уздою крепкою со браздами, невоздержание, и преизлишную похотъ, и ярость твою востязающе. Но збысться на немъ Соломоново слово: «Накажи, — рече, — праведника и преложитъ со благодарениемъ приимати», и паки: «Обличай праведнаго, и возлюбитъ тя».[212] Прочие же, последующие стихи умолчю: возлагающе ихъ царьской совести твоей, ведуще тя священнаго Писания искуснаго. А к тому да не зело приражуся кусательными словесы ко твоей царьской высоте азъ, убоги, яко могучи, вмещая, да укроюся от свару, понеже зело не достоитъ намъ, воиномъ, яко рабамъ, сваритися.[213]

А мог бы еси и воспомянути на то, яко во время благочестивых твоих дней вещи тобе по воле благодати ради Божии обращалися за молитвами святыхъ и за избраннымъ советомъ нарочитых синглитов[214] твоих,[215] и яко потомъ, егда прелстили тя презлые и прелукавые ласкатели,[216] погубники твои и отечества своего, яко и что приключилося: и яковые язвы, от Бога пущенные, глады, глаголю, и стрелы поветренные,[217] и последи мечь варварский, мститель закона Божия, и преславутаго града Москвы внезапное сожжение, и всея Руские земли спустошение,[218] и что наигоршаго и срамотънейшаго — царьские души опровержение и в бегство плечь царьских, прежде храбрых бывших, обращение; яко нецыи зде намъ поведают, аки бы, хороняся тогда от татар по лесомъ,[219] со кромешники твоими,[220] вмале гладом не погиб еси! А той же измаильтески пес[221] прежде, когда богоугодно пребывал еси пред нами, намнейшими слугами твоими, и на поле диком бегая, места не нашол и вместо нынешных превеликих и тяжкихъ даней твоих, имиже накупуешъ его на християнскую кровь, нашими саблями, воинов твоих, в бусурманские головы было плачено, или дань давана ему.

А еже пишеши, имянующе нас изменники, для того, иже есмя принужденны были от тебя по неволе крестъ целовати, яко тамо есть у вас обычай, аще бы кто не присягнул, горчайшею смертию да умретъ, на сие тобе ответъ мой: все мудрые о семъ згажаются,[222] аще кто по неволе присягаетъ или кленется, не тому бывает грех, кто крестъ целуетъ, но паче тому, кто принуждаетъ, аще бы и гонения не было. Аще ли же кто прелютаго ради гонения не бегаетъ, аки бы самъ собе убийца, противящеся Господню словеси: «Аще, — рече, — гонят васъ во граде, бегайте во другий».[223] А к тому и образ Господь Христос, Бог нашъ, показал верным своимъ, бегающе не токмо от смерти, но и от зависти богоборных жидов.