Том 12. Из 'Автобиографии'. Из записных книжек 1865-1905. Избранные письма

Всю прошлую неделю я упорно пробивался сквозь «Мидлмарч», с его тяжелым и скучным анализом чувств и побуждений, с его бесцветными и унылыми персонажами, с монотонным и неинтересным сюжетом и частыми ослепительными вспышками поэзии, философии, остроумия и всего прочего, — и в результате чуть не умер от переутомления. Я не стану больше читать этих книг и за целую ферму. Я уже попробовал одолеть еще одну из них — «Дэниел Деронда». Я протащился через три главы, худея прямо на глазах, а затем у меня хватило честности бросить и признаться себе, что, насколько я могу судить, беллетристика меня не привлекает, — исключая ваши произведения.

Однако я собирался писать совсем о другом: о том, что я как раз дочитал вторую часть «Золотой осени», и, по-моему, в ней нет ни одной лишней или неудачной строчки. С этим впечатлением я закрыл книгу вчера. Сегодня я продолжал ее читать, и это впечатление стало еще вдвое сильнее. Я еще не читал первой части, так как этот номер был, вероятно, доставлен в Хартфорд уже после нашего отъезда; но мы непременно пошлем за ним в город, и, когда он прибудет, я прочту обе части вслух моим домашним. Это чудесная вещь — все время смеешься, а в душе плачешь и чувствуешь себя бесконечно старым и одиноким; она дарит мимолетное видение давно утраченной юности, которое наполняет сердце безмерным сожалением и внушает смутное ощущение, что ты был некогда принцем в далекой волшебной стране, что ты изгнан оттуда и обездолен, и — о господи!— нет пути назад. И от этого невыносимо больно. Ну, так вот: вы достигли этого с удивительной легкостью, и вы полностью раскрываете все побуждения и чувства, не потроша их, как это делает Джордж Элиот. Я терпеть не могу Джордж Элиот, и Готорна, и всю эту компанию; я понимаю, куда они клонят, за сто лет до тою, как им, наконец, удается добраться до сути, и они внушают мне смертельную скуку. Что же касается «Бостонцев», я предпочту провалиться заживо в рай Джона Бэнь- яна, только бы не читать их.

Всегда ваш

Марк.

31

ОЛИВИИ КЛЕМЕНС

Хартфорд, 27 ноября 1885 г.

Мы достигли еще одной вехи, любовь моя. Она очень-очень далека от того места, откуда мы начали путь, но, оглядываясь, мы видим чарующий пейзаж — долины, которые еще зеленеют, луга, которые еще покрыты цветами, холмы, которые еще дремлют в мягком свете того далекого благословенного утра. А здесь, рядом с нами, наши новые спутники — такие милые, такие обаятельные, такие чудесные, такие любимые спутники! Как они облегчают наш путь! Наши лица обращены теперь к закату, но эти спутники поддерживают нас, помогают нам идти, — и пока они с нами, и пока наша старая любовь все растет, не иссякая, путь наш будет по-прежнему лежать среди цветов и зеленых полей, и свет вечерний будет нам так же приятен, как прежнее мягкое утреннее сияние — там, позади.

Твой муж.

83

У. Д. ГОУЭЛСУ

Хартфорд, 79 мая 1886 г.

Дорогой Гоуэлс!

...Все дальнейшее — между нами. Очень любопытная и трогательная любовная история, которая стала мне известна только совсем недавно. Прочтите, но никому не рассказывайте. Прошлой осенью моя старушка мать — ей тогда было восемьдесят два года — вдруг захотела поехать на съезд Старых Поселенцев долины Миссисипи, который состоялся в одном из городов Айовы. Жена моего брата очень удивилась и начала убеждать ее, что такая поездка слишком трудна и утомительна и может даже стоить ей жизни, да к тому же такой съезд и такая публика вряд ли окажутся для нее интересными. Однако моя мать продолжала упорно настаивать и в конце концов добилась своего. Они поехали, и всю дорогу моя мать была полна молодого огня, оживления, интереса, нетерпения. Они прибыли в город и отправились в отель. Моя мать все с тем же молодым оживлением на лице и в походке подошла к конторке портье и спросила:

- У вас проживает доктор Баррет из Сент-Луиса?

- Нет, он останавливался у нас, но сегодня утром вернулся в Сент-Луис.

- Он приедет еще раз?

- Нет.

Моя мать отошла от конторки, сразу словно угаснув, и сказала:

- Поедем домой.

Они тут же вернулись в Кеокук. Неделю после этого моя мать целые дни о чем-то думала и молчала, — этого с ней никогда прежде не случалось. Затем однажды она сказала: