Том 12. Произведения 1885-1902 гг

Герой «Дьявола», так же как Иван Ильич и Позднышев, становится жертвой всеобщего заблуждения. «Разврат ведь не в чем-нибудь физическом, ведь никакое безобразие физическое не разврат, а разврат, — утверждает Толстой в «Крейцеровой сонате» устами ее героя, — истинный разврат именно в освобождении себя от нравственных отношений к женщине, с которой входишь в физическое общение».

Освобождение от нравственной ответственности порождает раздвоенность Иртенева: его отношения со Степанидой были связью, которую он не хотел признавать, но которая его подчиняла.

«Думал за это время: 1) к Повести Фридрихса[46]. Перед самоубийством — раздвоение: хочу я или не хочу? Не хочу, вижу весь ужас, и вдруг она в красной поневе, и все забыто. Кто хочет, кто не хочет? Где я? Страдание в раздвоении, и от этого отчаяние и самоубийство» (запись в Дневнике от 5 мая 1890 г.; т. 51, с. 39).

Внутренняя динамика повести состоит в борьбе Иртенева с чувством к Степаниде. Но усилия его оказываются тщетными, и он с ужасом убеждается, что все больше и больше теряет власть над собой. Встретив Степаниду, он «сам не зная как и по чьему приказу, опять оглянулся, чтобы еще раз увидать ее». Потом «начал в нем рассуждать кто-то». Вдруг он, «как будто по чьей-то чуждой ему воле, оглянулся и пошел к ней». Наконец Иртенев понимает, «что он побежден, что у него нет своей воли, есть другая сила, двигающая им…».

«Главное заблуждение жизни людей то, что каждому отдельно кажется, что руководитель его жизни есть стремление к наслаждению и отвращение от страданий» (т. 49, с. 129) — так Толстой сформулировал в Дневнике (28 августа 1886 года) основной принцип жизни людей своего круга, подвергнутый им критике в произведениях 80-90-х годов, прежде и сильнее всего в «Смерти Ивана Ильича» и «Крейцеровой сонате».

Критический импульс писатель постоянно получал от повседневного зрелища жизни собственной семьи, ближайших друзей и знакомых.

«Дома праздность, обжорство и злость», — записывает он в Дневнике 28 июня 1884 года (т. 49, с. 108). О том же в письме к Черткову: «Жизнь, окружающая меня, становится все безумнее и безумнее; еда, наряды, игра всякого рода, суета, шутки, швырянье денег, живя среди нищеты…» (т. 88, с. 3). Непроходящую душевную боль вызвало у писателя сознание нравственной гибели его младших детей, которое происходило на его глазах.

В письме к сыну Михаилу Толстой предупреждал его об опасности пути человека, не имеющего нравственных идеалов: «Так это всегда и идет: сначала ягоды, пряники, простые игрушки, потом конфеты, водицы, велосипеды, лошади, потом колбаса, сыр, вино, женщины. И так как из всех похотей самая сильная половая… то всегда очень скоро доходит до этого, всегда одного и того же… Это путь такой обычный, что по нем, за редкими исключениями, идут все молодые люди… и если вовремя не останавливаются, то отправляются к настоящей жизни более или менее искалеченными или погибают совершенно…» (т. 68, с. 221). В контексте этих размышлений автора «Крейцеровой сонаты» становятся понятными его требования целомудрия и воздержания, имевшие ярко выраженный антибуржуазный характер. Либеральная критика, обвинявшая Толстого в проповеди мрачною аскетизма, в отрицании радостей жизни, по существу искажала действительный смысл и пафос произведений писателя 80— 90-х годов.

Может быть, самое незыблемое, самое прочное убеждение Толстого состояло в том, что жизнь человека должна быть радостной. Он был ему верен всегда, во все периоды творчества: и тогда, когда писал светлое, гармоничное «Детство», и тогда, когда создавал свои суровые повести «Смерть Ивана Ильича» и «Крейцерову сонату».

«Жизнь не может иметь другой цели, как благо, как радость, — писал Толстой в Дневнике 1 октября 1892 года. — Только эта цель — радость — вполне достойна жизни. Отречение, крест, отдать жизнь, все это для радости» (т. 52, с. 73).

«Толстой, — вспоминал А. Кони, — говорил: «Человек обязан быть счастлив, как обязан быть чистоплотным»[47]. Истина, добро и счастье были для писателя неотделимыми друг от друга сторонами единой сущности. В своих лучших произведениях, утверждая нравственные ценности, писатель никогда не морализировал, а доказывал их истинность и необходимость для человека.

В «Отце Сергии», так же как и в «Смерти Ивана Ильича», Толстой показывает жизнь человека, хотя и направляемую идеалом, гораздо более высоким, чем идеал «легкой, приятной и приличной жизни», но все же ошибочным.

Основным стимулом всех поступков героя было честолюбие, он всегда стремился «во всех делах, представлявшихся ему на пути, достигать совершенства и успеха, вызывающего похвалы и удивление людей».