Том 14 (Конец XVI - начало XVII века, подступы к решительным переменам)

По русскому же языку въ лета 7118-го преставися благоверный и благородный, и благочестивый, прирожденнаго благочестиваго государя царя и великаго князя Василия Ивановича всеа Русии, Шуйского,[191] — понеже от единаго корени владеющаго вселенную Августа, кесаря Римского,[192] и от единыя православныя веры християнския началника, князя Владимера Киевскаго[193] и всеа Русския земли и от единоя отрасли великаго князя Александра Ярославича Невскаго[194] разделения ветви — государевъ бояринъ, воинъ и воевода, и ближней советникъ, и правитель, и по прирожению нетий[195] сииречь племникъ, князь Михайло Васильевичь, Шуйской именуемый, понеже от единаго великаго князя Александра Ярославича Невскаго, якоже преди рекохомъ, родишася князь Андрей Владимерский и Суждалский,[196] и князь Данило Московский,[197] и прочая братия; и от сего князя Ондрея Александровича князи суздалские и шуйские родишася, а от князя Данила Александровича московские князи и цари родишася. Но о семъ умолчимъ, на предреченныя да поидемъ.

О ПРЕСТАВЛЕНИИ КНЯЗЯ МИХАЙЛА ВАСИЛЬЕВИЧА ШУЙСКОГО

Егда той воинъ и воевода, князь Михайло Васильевичь Шуйской, послушавъ царя и приехалъ въ царствующий град Москву из слободы Александровы,[198] и напрасно, грех ради наших, и родишася боярину князю Ивану Михайловичу Воротынскому[199] сынъ, княжевичь Алексей. И не дошед дву месяцъ, по четыредесять дней рожения, бысть князь Михайло крестный кум, кума же — княгиня, жена князя Дмитрея Ивановича Шуйского, Марья,[200] дочь Малюты Скуратова.[201] И по совету злых изменников своих и советников мысляше во уме своем злую мысль изменную: уловити, аки въ лесе птицу подобну, аки рысь, и зжарити, — змия лютоя, злым взором аки зверь лютыи! Дияволу потеха бесится, сатане невеста готовится.[202]

И какъ будет после честного стола пир навесело,[203] и диявольским омрачением злодеянница та, княгина Марья, кума подкрестная, подносила чару пития куму подкрестному и била челомъ, здоровала с крестником, Алексеемъ Ивановичем. И в той чаре — питие уготовано лютое, питие смертное. И князь Михайло Васильевичь выпивает ту чару досуха, а не ведаетъ, что злое питие лютое, смертное. И не в долгъ час у князя Михайла во утробе возмутилося, и не допировал пиру почестного, и поехал къ своей матушке княгине Елене Петровне.[204]

И какъ выходит в свои хоромы княженецкие, и усмотрила его мати, и возрила ему во ясные очи. И очи у него ярко возмутилися, а лице у него страшно кровию знаменуется,[205] а власы у него на главе, стоя, колеблются.

И восплакалася горько мати его родимая, и во слезах говорит ему слово жалостно: «Чадо мое, сынъ, князь Михайло Васильевичь! Для чего ты рано и борзо с честнаго пиру отъехал? Любо тобе богоданый крестный сынъ принял крещение не в радости? Любо тобе в пиру место было не по отечеству? Или бо тебе кум и кума подарки дарили не почестные? А хто тобя на пиру честно упоил честнымъ питием? И съ того тебе пития векъ будет не проспатися! И колько я тобе, чадо, в Олександрову слободу приказывала: не езди во град Москву, что лихи в Москве звери лютые, а пышат ядом змииным, изменничьим».

И паде князь Михайло на ложе своем, и нача у него утроба люто терзатися от того пития смертнаго. Он же на ложе в тосках мечющеся, и биющеся, и стонуще, и кричаще люте зело, аки зверь под землею, и желая отца духовнаго. Мати же да жена его, княгина Александра Васильевна,[206] и весь двор его слез и горкаго вопля и кричания исполнися.

И доиде въ слух сия болезнь его страшная до войска его и подручия, до немецково воеводы, до Якова Пунтусова.[207] И многи дохтуры немецкие со многими лечебными пригодами и не можаше никако болезни тоя возвратити. И з двора дохтуры немецкия от князя идяху и слезы испущаху, аки о государе своем.

И от того же дни в настатьи всенощных, якоже в житии Великаго Василия,[208] «солнце къ солнцем заиде», по исходе дневных часовъ,[209] месяца апреля въ 23 день, со дни великаго воина и страстотерпца Георгия[210] ко дни воеводы Савы Стратилата,[211] понеже и сей воинъ, и воевода, и стратилат. Но тогда бо по Московскому государству не слышанно бысть настоящия ради нощи. Наутрие же, светающуся вторнику и восходящу солнцу, слышано бысть по всему царствующему граду Москве: «Отшедъ он сего света, преставися князь Михайло Васильевичь!»