Том 14 (Конец XVI - начало XVII века, подступы к решительным переменам)

И тако отпевше надгробное пение, и полагают его в предреченной каменной гроб, и относят его в соборной церкви в приделъ[231] за олтарем на южной стороне, в церковь Обретение честные главы пророка и Крестителя Иоанна. И тамо полагают его в новоископанномъ гробе, иже никтоже, по Евангелию, прежде сего положенъ бысть,[232]тамо за олтарем придела же Святыя Живоначалныя Троицы, идеже положени быша благочестивы и блаженныи памяти цари и великии князи: царь и великий князь Иван Васильевич всеа Руси, во иноцех Иона,[233] и сын его, благодатный, благородный и благочестивый царевич Иван,[234] и вторый сынъ его, царь и великий князь Федор Иванович[235] всеа Русии, в соборной церкви, якоже преди рекохом.

Мало же о сем побеседуем от древнихъ повестей, кои приложим, якоже плакашеся прежде по патриархе Иякове Иосифъ и прочая братия его и съ ним египтяне,[236] или рещи во исходе Израилеве из Египта в пустыни горы Синайския,[237] плакася весь Израиль по Моисеи пророце,[238] или паки рещи, плакася по Самоиле пророце[239] весь Израиль великим плачемъ, не малъ же плач сотвориша людие по цари Иосее,[240] таже плакася уничиженный и расточенный Израиль по Июде Маккавеи и по братье его. Зде же не меньши того плач бысть всенародному множеству, новому Израилю,[241] христианскому народу государъства Московского.

А о матери его, княгине Елене Петровне, и о жене его, княгине Александре Васильевне, что изглаголати или исписати! Сами весте матерне сетование и рыдание, и по своим детем разумейте, какъ у коей матери и последнее дитя, а не токмо единочадное, смерти предастъся, и како убо матерню сердцу по своем детяти! И то, како княгина Елена и княгина Александра горько плачюще, и кричаще, и вопиюще, и бьющеся о гробницу белу каменну князя Михайла, и жалостно во слезах причитая.

Мати же причитаху от жалости: «О чадо мое, милый князь Михайло! Для моих слез на сесь свет из утробы моея родися! И како еси во утробе моей зародися? И како утроба моя тобою не просядеся, излияти тобе на землю?» А жена его причитаху: «Государю мой, князь Михайло Васильевичь! Жена ли тебе не въ любве, яз, грешница! того ли еси ради смерти предался? И почто ми еси не поведал? И ныне возьми меня под свой каменной гроб, и под гробом смерти предамся! И готова есми за тобя во аде мучитися, нежели мне от тобя на сем свете живой остатися!» И разумейте их жалостное причитание, и плача горького не исписати.

Но буди вам известно, яко и сам царь Василий, егда от погребения возвратися, и пришед въ полату свою и на злат стол свой царский ницъ пад, и плачася, захлебаяся горко, смоча слезами столъ,[242] слезы на пол с стола каплющи.

Матерь же его, княгину Елену, и жену его, княгиню Александру, ближнии их верныи слузе едва съ нужею от гробницы отволочаше въ домъ свой. Черноризицы же, иноки и вдовицы во слезах же утешаше их: «Да не плачитеся, княгиня Елена Петровна и княгиня Александра Васильевна, но Богу убо такъ извольшу: краткой векъ жити ему; вам бо от многаго плача и туги великия во иступлении ума не быти!» И те же княгины, мати его и жена, пришед же в дом свой и падше на стол свой ницъ, плакахуся горце и захлебающе, стонуще и слезами своими стол уливая, и слезные быстрины, аки речныя струя, на пол с стола пролияшеся, и до утра без пищы пребывая, якоже Давыд иногда плака по Анафане, сыне Саулове.[243]

Но и старицы же, яко галицы, вдовицы же, яко ластовицы, наутрее около церкви оноя председяху весь день, якоже и матери со младенцы, и мнози боярские жены, овдовевше, своею печалию стекахуся въместо ко оной церкви.

И бе въ мире шатание, и колебание, и смущение много болезни ради смертной, и глаголаху другъ ко другу: «Откуду бо нашедшу на такова мужа такое смертное посечение; бысть бо таковый воин и воевода? Аще ли Божие попущение, то воля Господня да будет!» И вси ту въ сетовании бяху.