Том 14. Критические статьи, очерки, письма

Когда-нибудь какого-нибудь короля или императора, несомненно, осенит благочестивая мысль. Карла Великого извлекут из шкафа, куда запрятали его ризничие, и снова водворят в его усыпальнице. Будет благоговейно собрано все, что осталось от великого скелета. Ему возвратят его византийский склеп, его бронзовые врата, его римский саркофаг, его мраморное кресло, возвышающееся на каменном постаменте и украшенное четырнадцатью золотыми пластинами. На его череп вновь возложат каролингскую корону, на руку — державу, эти благородные кости вновь облекут парчовой мантией. Бронзовый орел снова гордо займет свое место у ног властелина мира. Вокруг постамента вновь расставят все чеканные раки, осыпанные брильянтами, и все сундуки, некогда унесенные из этого последнего королевского покоя. И тогда, поелику церковь желает, чтобы ее святых можно было видеть в том самом облике, который придала им смерть, через узкие слуховые окна, пробитые в толще стен и забранные железными решетками, при свете лампы, подвешенной к сводам гробницы, коленопреклоненный посетитель сможет увидеть на вершине постамента, к которому ведут четыре белые мраморные ступени, — и их не коснется более человеческая нога, — как на мраморном кресле, отделанном золотом, с короной на голове, с державой в руке восседает этот смутно мерцающий во мраке царственный призрак, который был некогда Карлом Великим.

Это будет величественное видение для всякого, кто осмелится опустить взор в этот склеп, и каждый унесет с собою глубокую думу, которую заронит в него созерцание этой могилы. Народы будут стекаться к ней со всех концов земли, мыслители всех толков посетят ее. Карл, сын Пипина и в самом деле одно из тех совершенных существ, которые обращены к человечеству одновременно четырьмя ликами: для истории — он великий человек, подобный Августу или Сезострису; для легенды — он рыцарь, подобный Роланду, или волшебник, подобный Мерлину; для церкви — он святой, подобный Иерониму или Петру; для философии — он сама цивилизация, воплощающаяся раз в тысячу лет в гиганта, чтобы перешагнуть через какую-нибудь бездну — гражданские войны, варварство, революции, — и называемая то Цезарем, то Карлом Великим, то Наполеоном.

В 1804 году, в тот самый момент, когда Бонапарт становился Наполеоном, он посетил Ахен. Сопровождавшей его Жозефине вздумалось усесться в мраморное кресло. Император, который из уважения к месту был в полной парадной форме, не остановил эту креолку. Но сам он недвижимый, прямой, молчаливый стоял перед троном Карла Великого.

Примечательно, — это тогда же пришло мне в голову, — что Карл Великий скончался в 814 году, а тысячу лет спустя, можно сказать в тот же самый час, свершилось падение Наполеона.

В том же самом роковом 1814 году тени великого Карла нанесли визит и государи-союзники. Русский император Александр, так же как когда-то Наполеон, был в полной парадной форме; Фридрих-Вильгельм прусский был в непарадной шинели и в фуражке, австрийский император Франц был в сюртуке и круглой шляпе. Король прусский поднялся на две первые мраморные ступени и выслушал из уст прево подробности церемонии коронования императоров Германии. Оба императора хранили молчание.

А ныне все они уже мертвы — Наполеон, Жозефина, Александр, Фридрих-Вильгельм и Франц.

Все это мне рассказывал мой гид — старый французский солдат, сражавшийся при Аустерлице и Иене; он осел позднее в Ахене и стал пруссаком по милости конгресса 1815 года. Теперь во время церемоний он носит перевязь и алебарду впереди процессии капитула собора. Я восхищаюсь провидением, которое проявляет себя даже в мелочах: этот человек, рассказывающий посетителям о Карле Великом, полон воспоминаний о Наполеоне. Отсюда какая-то особая величавость его речи. Слезы выступили у него на глазах, когда он рассказывал мне о былых сражениях, о старых товарищах, о своем полковнике. С волнением вспоминал он о маршале Сульте, о полковнике Грендорже и, не подозревая того, как меня интересует это имя, о полковнике Гюго. Он узнал во мне француза, и я никогда не забуду, с какой простой и глубокой торжественностью сказал он мне на прощание:

«Вы можете рассказывать, сударь, что видели в Ахене сапера тридцать шестого полка, который служит ныне швейцаром Ахенского собора».

В другой раз он сказал мне:

«Как видите, сударь, я принадлежу к трем нациям: случай сделал меня пруссаком, я швейцарец по ремеслу, [103]а сердцем я француз…»