Том 14. Звезда надзвездная

С возражением выступили только что прибывшие в Берлин из России высланные московские философы во главе с Н. А. Бердяевым: в общем не отрицая червей, как «проводников в вечность», Бердяев выставил свой тезис о курином непаленом пере.

«Непаленое куриное перо, – заявил наш философ, – попадая в организм и соединясь с луковицей, становится актуальным, так например, рентгенизацией установлено у философа Степуна присутствие целых двух павлиньих крыльев, а у Г. Г. Шпета одно утиное в зачаточном состоянии. Celui qui veut mange 1’oiseau commence par lui oter les plumes».

На это возражений не последовало.

Единственный из оппонентов М. А. Осоргин говорил по-русски; он затронул вопрос о гонораре, защищая себя и прочих недалеких писателей из обезволпала. А в заключении П. П. Сувчинский исполнил цикл евразийских песенок под аккомпанемент Ильина 2-го.

§ 6.

Геликон – А. Г. Вишняк (Шварц), племянник «Современных Записок» и член президиума Цвофирзон, вслед за «Эпопеей» Андрея Белого предпринимает серию популярных справочников по заграничным курортам на русском языке с подробным указанием цен на предметы первой необходимости, медикаменты («передвижные аптечки») и железнодорожный тариф на грузы, как малой, так и большой скорости, и с историческими очерками городов, как близ лежащих, так и более или менее отдаленных. Вся серия будет называться «Эпоха» под общей редакцией Соломона Каплуна-Сумского.

Z. V. S.

Эсхатокол

В одной деревушке была засуха. Жители обратились к колдуну. Колдун сказал, что дух дождя – дождевик-Регенмантель требует человеческой жертвы. Кинули жребий. И жребий пал на Н. В. Зарецкого. Зарецкому ничего не оставалось, как покориться. И когда наступила ночь, он с помощью Тер-Погосьяна и Барладьяна сделал из соломы чучелу, убежал а лес, где жил этот самый дождевик-Регенмантель. А ранним утром, ничего не подозревая, чучелу сожгли. И когда погас последний уголек, к всеобщему удовольствию хлынул сильнющий дождь. Тут Зарецкий под видом дождевика вышел из леса и давай Бог ноги.

По пути в соседнюю деревню на горе стоял женский монастырь.

И как раз о ту пору в монастырь проник под видом блаженного какой-то… безо всего, наг и бос, и расположился бесстыжий в кельях, как у себя дома. Монашки же, уверовав в его святость, немедленно подпали под его волю. Но тут что-то случилось – ревность? а может, раскаяние? – только монашки в один прекрасный день, сгрудившись, выгнали его вон из монастыря. И вот, завидя теперь Зарецкого, подняли тревогу и с криком – «Пильняк возвращается!» – бросились на него и давай лупить, чем попало. Зарецкий отбивался, как мог. Монашки, сорвав с него листик, уж ловили его рукой, норовя защемить как побольнее или, попросту, оторвать. Только чудом вырвался от них Зарецкий и, сломя голову, пустился с горы и там юркнул под кустик.

Дождик между тем перестал, прояснилось.

Зарецкому надо было только выждать и: в уединении собраться с мыслями: как дальше? И вдруг зверчайший чох оборвал ему сердце: ему представилось, это монашки – тут! – нагрянули! – и вот разложат его, как зайца.

А никакие монашки – под кустиком сидел, как и Зарецкий, и также наг и бос и безо всего, только смокинг на пуговицу, Соломон Каплун-Сумский.

«Соломон Гитманович!» – обрадовался Зарецкий.

И Соломон рассказал ему свою не менее чудесную повесть.

* * *

На том же самом необитаемом острове на горе как раз против женского монастыря жил чародей. Одни говорили, что это Степун, другие – Бердяев. А это был и не Степун и не Франк и уж никак не Бердяев, а самый настоящий живой Андрей Белый.

Жил он великим отшельником, никуда не показывался, никого к себе не принимал, и голосу его никто никогда не слышал. И лишь на ранней заре в теплую погоду он высовывался по плечи из узкого окна и кричал так, что даже в женском монастыре посуда с полок падала, кричал на-голову и всегда одно и то же:

«Существую я – или не существую?»

Покричит-покричит и спрячется.

Потом только носом выглянет на минуту и уж пропал.

И опять до теплой зари ничего не слышно, и существует он или не существует, неизвестно.