Том 15. Письма 1834-1881

Сижу теперь в страшном затруднении и беспокойстве: с одной стороны, упрочение влияния моего не в одном Петербурге, а и в Москве, что много значит, с другой — разлука с вами, затруднения по «Карамазовым», расходы и проч. Наконец, хоть «Слово» мое о Пушкине теперь уже непременно будет напечатано, но где — ведь я почти что, в субботу, обещал ее Каткову. А стало быть, «Любители» и Юрьев будут в горе. А отдать им — рассердится Катков. Думаю пока непременно уехать, если не 27-го, то 28-го или 29-го, когда от Долгорукого получен уже будет точный срок открытия. Может быть, до этого получения ответа придется выждать. С другой же стороны, опять-таки Долгорукий говорит еще сам от себя, из Петербурга же точного срока пока не получил (да и сам, кажется, на несколько дней едет в Петербург). Так что я, положим, что остался бы до 5-го июня, а вдруг получится повеление отложить еще до 10-го или до 15-го, тогда всё мне ждать? Завтра скажу Юрьеву, что уеду 27-го, но если останусь, то в случае каких-нибудь точных и серьезных обстоятельств. Во всяком же случае теперь в ужасном беспокойстве. После обеда заезжал к Елене Павловне, но от тебя не нашел. Конечно, еще рано из Руссы, но неужели и завтра не получу? С Еленой Павловной доехал к Машеньке Ивановой и рассказал ей, что обедал с Рубинштейном, была восхищена. Во всяком случае, как получишь это письмо мое, непременно мне ответь: всё равно, если я выеду, то Елена Павловна перешлет письмо нераспечатанным в Руссу. И потому непременно и сейчас же ответь. Адресс самый точный Елены Павловны: на Остоженке, в приходе Воскресенья, что на Остоженке, дом Дмитревской, с передачею Ф. М. Дос<тоевско>му. Если же захочешь телеграфировать, то телеграфируй или к Елене Павловне, или прямо ко мне, в гостиницу «Лоскутная», на Тверской, — также верно получу. (Письма же лучше адресуй на Елену Павловну.)

NB. Я выбран в члены Общества люб<ителей> российской словесности еще год назад, но прежний секретарь Бессонов, по небрежности, не уведомил меня о выборе, в чем мне и принесли извинение. Обнимаю тебя, дорогая моя, крепко, деток целую, вижу странные и знаменательные сны по ночам.

Твой весь Ф. Достоевский.

А речь я сказал хорошо. Еще раз обнимаю тебя. Деток расцелуй, расскажи им о папе.

Твой весь Ф. Достоевский.

P. S. Думаю все-таки настоять и выехать 27-го, правда, тогда, пожалуй, речь не придется напечатать, ибо будет иметь значение не как речь, а как статья. Это надо обделать.

Утонченность обеда до того дошла, что после обеда, за кофеем и ликером, явились две сотни великолепных и дорогих сигар. Не по-петербургски устраивают.

Post scriptum.

25 мая,[125] 2 часа пополудни.