Том 18. Избранные письма 1842-1881

Суждение ваше об «Анне Карениной» мне кажется неверно^*. Я горжусь, напротив, архитектурой — своды сведены так, что нельзя и заметить, где замок. И об этом я более всего старался. Связь постройки сделана не на фабуле и не на отношениях (знакомстве) лиц, а на внутренней связи. Поверьте, что это не нежелание принять осуждение — особенно от вас, мнение которого всегда слишком снисходительно; но боюсь, что, пробежав роман, вы не заметили его внутреннего содержания. Я бы не спорил с тем, который бы сказал, que me veut cette sonate^*, но если вы уже хотите говорить о недостатке связи, то я не могу не сказать — верно вы ее не там ищете, или мы иначе понимаем связь; но то, что я разумею под связью, — то самое, что для меня делало это дело значительным, — эта связь там есть — посмотрите — вы найдете. Пожалуйста, не думайте, чтобы я был щекотлив — право, не от этого пишу, а оттого, что, получив ваше письмо, все это подумалось мне и хотелось сказать вам. А первое движение est le bon^*.

Может быть, это вызовет ваше письмо^* еще и мы побеседуем, что для меня истинная радость.

Ваш всей душой Л. Толстой.

Получив ваше письмо, мне хотелось к вам ехать. Тоже было хорошее движение, но не исполнил и скоро не исполню его, потому что всю эту зиму простужаюсь и хвораю.

325. H. H. Страхову

1878 г. Января 27? Ясная Поляна.

Не получая долго от вас писем^*, дорогой Николай Николаевич, я все время радовался мыслью, что вы, верно, работаете (и так оно и вышло), и скучал. Так скучал даже, что писал Степе^*, чтобы он зашел к вам и узнал о вас и мне написал. Буду отвечать по пунктам. Голохвастов, вероятно, в деревне, писать ему, Новый Иерусалим — город не знаю, как зовут.

Фет в новом своем именье — Московско-Курская дорога, станция Будановка. В последнем письме он прислал мне стихотворение прекрасное^*.

Вот вам две пары стихов.

. . . . . . .
…Та трава, что вдали на могиле твоей,
Здесь на сердце, чем старе она^*

, тем свежей,. . . . . . .

У любви есть слова, те слова не умрут.
Нас с тобой ожидает особенный суд.
. . . . . . .

Похороны Некрасова. Ужаснее подобных зрелищ для меня ничего нет^*.

Наглая жизнь у вас в вертепах, как Петербург, так разгуливается, что и на не подлежащие ей явления смерти хочет наложить свою руку. И что смешнее всего, хочет отнестись к тайне смерти со всем свойственным ей умением приличия, — торжественно по чину; и тут-то вся ничтожность, мерзость ее тычет в глаза тем, у кого есть глаза. Как будто не только Некрасов [ская] слава, но слава всех великих людей, собранная на одну голову, могла бы быть прилично упомянута над трупом.

О Некрасове я недавно думал. По-моему, его место в литературе будет место Крылова. […]

Об искании веры. Вы пишете, что «всякие сделки с мыслью вам противны». Мне тоже. Еще пишете, что для «верующих всякая бессмыслица хороша, лишь бы пахло благочестием (я бы заменил: лишь бы проникнуто было верою, надеждою и любовью)[1]. Они в бессмыслицах, как рыба в воде, и им противно ясное и определенное». И я тоже. Я об этом начал писать и написал довольно много^*, но теперь оставил, увлекшись другими занятиями^*. Но, рассчитывая на вашу способность (необычайную) понимать других, попытаюсь в этом же письме сказать, почему я думаю, что то, что вам кажется странным, вовсе не странно.

Разум мне ничего не говорит и не может сказать на три вопроса, которые легко выразить одним: что я такое? Ответы на эти вопросы дает мне в глубине сознания какое-то чувство. Те ответы, которые мне дает это чувство, смутны, неясны, невыразимы словами (орудием мысли).