Том 19. Париж

Ева опустилась на стул, не поднимая с лица густого вуаля. Она была вся в черном, словно похоронила свою последнюю любовь, в черных перчатках, и только из-под черной шляпки вырывались пышные белокурые волосы, осенявшие голову, словно бледно-золотой шлем. Высокая, крепкая, она сохранила тонкую талию и великолепную грудь, и никак нельзя было подумать, что ей скоро стукнет пятьдесят. Баронесса заказала две чашки чаю. Когда вернулся официант, она неподвижно сидела с опущенным вуалем, все на том же месте. Официант принес чай и на тарелке маленькие черствые пирожки, вероятно, оставшиеся от прошлого сезона. После его ухода она продолжала сидеть в оцепенении, погрузившись в грустные мысли. Она намеренно пришла на полчаса раньше назначенного срока, желая побыть некоторое время в одиночестве, чтобы немного успокоиться и не поддаться порыву бурного отчаяния. Только бы не заплакать! Она поклялась себе, что будет держаться с достоинством, говорить твердым голосом, объясняться как женщина, которая сознает свои права, но решила внимать голосу благоразумия. Она радовалась своей мужественной решимости, и ей казалось, что она очень спокойна и даже готова покориться судьбе. Но это не мешало ей обдумывать, как встретить Жерара, как отговорить его от брака, который представлялся ей несчастьем и жестокой ошибкой.

Она встрепенулась и задрожала всем телом, когда вошел Жерар.

— Как, дорогая моя, вы уже здесь! Ведь я решил прийти на десять минут раньше срока… А вы взяли на себя труд заказать чай и дожидаетесь меня!

Он чувствовал себя очень неловко и внутренне содрогался, предвидя ужасную сцену. Но, как всегда, безупречно вежливый, он заставил себя улыбаться, делая вид, что радуется свиданию, как в золотые дни их любви.

Она встала, подняла вуаль и, глядя на него, пролепетала:

— Да, я освободилась немного раньше… Я боялась, как бы мне что-нибудь не помешало… И вот я пришла…

Он был так красив и смотрел на нее с такой неясностью, что она сразу же обо всем позабыла и потеряла голову. Куда девались все ее рассуждения и благоразумная решимость! Ею овладела безумная страсть, вся плоть ее возмутилась. Она поняла, что любит его по-прежнему и ни за что не отпустит его, не уступит другой. В неудержимом порыве она бросилась ему на шею.

— О Жерар! О Жерар!.. Я так исстрадалась! Больше не могу, не могу… Скажи мне скорей, что ты не хочешь на ней жениться, что ты не женишься на ней никогда!

Голос ее прервался, из глаз брызнули слезы. О, эти слезы! Сколько раз она клялась себе, что не будет плакать! Слезы ручьями катились из ее прекрасных глаз, невыразимая скорбь раздирала ей душу.

— Моя дочь! Боже мой! Неужели ты женишься на моей дочери?.. Она с тобой! Она в твоих объятьях, вот здесь!.. Нет, нет! Мои мучения слишком ужасны! Я не хочу этого, не хочу!

Жерара потряс этот крик, в котором звучала неистовая ревность. Ева позабыла, что она мать, она бешено ненавидела свою соперницу за ее молодость и горевала о невозвратной юности. Когда Жерар отправлялся на свидание, у него были самые благоразумные намерения: он решил честно с ней порвать, но как человек благовоспитанный надеялся успокоить ее всякими красивыми словами. Он был совсем не злой, в его натуре было много мягкости; ленивый и слабовольный, он никак не мог устоять перед женскими слезами. Он попытался ее успокоить, усадил на диван, чтобы освободиться от ее объятий. Потом заговорил, стоя перед ней:

— Слушайте, моя дорогая, будьте благоразумны. Мы с вами пришли сюда для дружеской беседы, не так ли? Уверяю вас, вы все преувеличиваете.

Но она требовала решительного ответа:

— Нет, нет, я так исстрадалась, я хочу поскорее все узнать… Поклянись мне, что ты на ней не женишься, никогда, никогда!

Он снова сделал попытку увильнуть от прямого ответа:

— Зачем вы себя мучаете? Вы же знаете, что я вас люблю.

— Нет, нет! Поклянись мне, что ты на ней не женишься, никогда, никогда!

— Да ведь я же тебя люблю, одну тебя!

Она вновь обняла его, прижала к своей груди, стала пылко целовать его глаза.

— Это правда? Ты меня любишь? Ты любишь меня одну? Если так, то бери меня, целуй меня! Я хочу чувствовать твою любовь. Будь моим. Ведь ты навеки мой и никогда не будешь принадлежать другой.

Ева принуждала Жерара к ласкам и отдавалась ему с таким пылом, что он ни в чем не мог ей отказать, и у него тоже закружилась голова. Обессиленный, потеряв всякое достоинство, он дал ей все клятвы, какие она от него требовала, без конца повторяя, что любит ее одну и никогда не женится на ее дочери. И под конец он так низко пал, что стал ее уверять, будто эта несчастная калека внушает ему только жалость. Желая себя оправдать, он ссылался на свою доброту. Ева жадно ловила его слова, радуясь, что он испытывает к ее сопернице презрительную жалость, и стараясь себя уверить, что она останется навеки прекрасной и желанной.

Потом, разомкнув объятья, они уселись на диване, усталые и молчаливые. Оба испытывали неловкость.

— Ах, — сказала она тихо, — клянусь тебе, я совсем не для этого сюда пришла.

Они опять замолчали.