Том 2(1). Наша первая революция. Часть 1

Конституционному построению основного закона предшествует декларация "основных прав граждан". Мы держимся того мнения, что основные права граждан гораздо лучше охраняются соответственно организованными учреждениями (милицией, судом присяжных и пр.), чем абстрактными декларациями. Если бы, тем не менее, демократия нашла нужным еще раз провозгласить права человека и гражданина, мы не стали бы, разумеется, против этого спорить. Но на самом деле в отделе "основных прав" мы находим не столько торжественное провозглашение неотъемлемых прав человека и гражданина, сколько неопределенную формулировку тех условий, при которых эти права могут быть нарушены.

"9. Вход в частные жилища, без согласия хозяев, а равно обыски и выемки допускаются лишь в случаях, предусмотренных законом".

Этот тезис, очевидно, не «обеспечивает» неприкосновенность жилища, но лишь обусловливает нарушения этой «неприкосновенности». Он говорит лишь о тех условиях, при которых "обыски и выемки допускаются".

"13. Русские граждане, достигшие совершеннолетия, могут в общих пределах, установленных законом, свободно избирать и менять место жительства. Право выезда за границу может быть ограничено законом лишь постольку, поскольку это необходимо для обеспечения исполнения гражданами воинской повинности".

И так далее.

Эта жалкая декларация, явно приноровленная к политическим вкусам земской палаты, довольно точно копирует декларацию 1848 года, которую Маркс характеризует такими выразительными словами:

"Неизбежный комплекс «вольностей» 1848 г., свободы личности, печати, слова, ассоциаций, собраний и т. д. — все это облеклось в конституционную броню, благодаря чему все эти вольности делались неуязвимыми. Именно, каждая из этих вольностей объявлена была безусловным правом французского citoyen'a, но с неизменной оговоркой, что все эти вольности абсолютны лишь постольку, поскольку они не ограничиваются "равными правами прочих граждан и интересами общественной безопасности", или «законами», долженствующими споспешествовать водворению такой гармонии… Конституция, следовательно, постоянно выставляет на вид будущие ограничительные законы, имеющие развить все эти оговорки и регулировать пользование неограниченными вольностями… Каждый параграф конституции заключает в себе собственную антитезу, свою собственную "верхнюю и нижнюю палату": с одной стороны, мы видим общую фразу о свободе, а с другой стороны — оговорку, упраздняющую свободу" ("18 брюмера")^*.

Но наша декларация, это тень ничтожной тени, идет еще далее и ставит абсолютные права человека на очную ставку не только с определениями так называемого положительного права, но и с военным положением. "Никто не может быть судим, — гласит § 12, - иным судом, кроме того, коему дело его по закону подлежит. Чрезвычайные суды допускаются лишь в местностях, находящихся на военном положении.

А § 22 заключает декларацию таким ударом похоронного колокола: "законом могут быть установлены изъятия из действия статей 8, 13, 14, 16, 17, 21 настоящего основного закона (об арестах, о свободе передвижения, слова, собраний, союзов и ответственности чиновников) для лиц, состоящих на действительной военной службе, и для местностей, находящихся на военном положении".

Как видим, каждый параграф имеет не только свою нижнюю и верхнюю палату, но и свою военную диктатуру!

Как долго освобожденцы поправляли свое демократическое здоровье на всех курортах идеализма, как громко кричали они, что личность есть самоцель, что права ее извечны и абсолютны, — и все для чего? — для того, чтобы на первой же странице своих конституционных начертаний головою выдать эту самодовлеющую личность военно-полевому суду для суждения по законам военного времени. Таким образом, многие части нашей родины смогут, совершенно не прерывая преемственности, непосредственно из-под военной диктатуры абсолютизма перейти под военную диктатуру «демократии».

Правда, «Проект» гласит, что "вне театра военных действий военное положение может быть вводимо лишь в законодательном порядке". Этим как бы устанавливается пропасть между старой и новой практикой. Но так только кажется на первый взгляд.

Мы уже знаем, что для проведения какого-нибудь акта законодательным порядком требуется согласие двух палат. Право законодательной инициативы принадлежит каждой из них. На первые три года, т.-е. именно на то время, когда еще нельзя надеяться на успокоение народной «смуты», и когда, следовательно, потребность в умиротворении посредством военной диктатуры будет у командующих классов очень сильна, верхняя палата отдается, как мы видели, во власть дворянскому землевладению и городской буржуазии. Если так называемая демократия под грохот кавказской бомбардировки вводит в свою конституцию параграф о военном положении, можно ли сомневаться в том, что цензовая буржуазия не постесняется к нему обратиться, как только станет у власти?

Нижняя палата может, правда, отвергнуть законопроект о военном положении. Но к чему это поведет?