Том 2

После того как четыре почтовых парохода с Антильских островов не принесли госпоже Эннебон никаких известий, ее изумление и тревога достигли крайних пределов. Сначала она стала думать о кораблекрушении или какой-нибудь другой катастрофе, потом начала подозревать измену и, наконец, поверила, что он просто забыл ее.

Тем не менее она продолжала писать. Она писала в том же стиле и с тою же страстью, как прежде, хотя и не получала никакого ответа. Кристина, которой уже минуло сорок лет, продолжала оставаться красивой. В наш век сорок лет для изящной и привлекательной женщины не значат ничего: они нисколько не уменьшают ее чар. Но зато постоянство вкуса в этом возрасте сильно увеличивается. Впрочем, госпожа Эннебон вообще принадлежала к числу тех любовниц, которые, найдя раз обувь по своей ноге, больше не обращаются к сапожнику. Большинство испанок таковы. Быть может, в этом проявляется их мусульманский атавизм. Во всяком случае, госпожа Эннебон отличалась таким свойством.

Итак, она продолжала писать ему. Она писала в течение целого месяца, не получая в ответ ни единой строки. Тем не менее светские газеты продолжали отмечать в своей хронике этапы кругосветного путешествия четы де Ла Боалль, — их отбытие с Антильских островов, прибытие во Флориду, отъезд из Флориды и т. д., и т. д.

Подавленная очевидностью фактов и, наконец, убежденная в том, что любовник ее молчит добровольно, госпожа Эннебон еще отправила ему последнее письмо. Это произошло 13-го июля.

Де Ла Боалль находился в Майами— госпожа Эннебон узнала это из газеты «Нью-Йорк Геральд». Почтовый пароход отбывал из Гавра в Нью-Йорк 15-го. Следовательно, одиннадцатью днями позже, то есть 26-го июля, Поль де Ла Боалль должен был получить это письмо.

Впрочем, он получил и все предыдущие, хоть и не отвечал на них. Но это последнее письмо во всяком случае заслуживало большого внимания.

Госпожа Эннебон писала ему следующее:

«Поль! Я не смею называть вас иначе после этого долгого мучительного молчания. Поль, я все-таки жду ответа от вас, даже если бы этот ответ был последним. Я не могу больше жить так, как сейчас. Я словно умерла уже, сохранив только способность страдать. Поль, мое сокровище, моя жизнь, у нас были с вами блаженные, райские часы полного счастья. Мы были тогда одним телом и одной душой. О как дорого плачу я теперь за это былое счастье! Я плачу сторицей!

Еще вчера мой строгий наставник сказал мне, глядя на мои страдания, что, быть может, я прохожу чистилище уже теперь, во время своей земной жизни. Он видит в этом особую милость Божию. Простите, что я говорю вам это, мой возлюбленный! Я знаю, что вы не набожны, о, я слишком хорошо знаю это! И кроме того, я сегодня хочу писать вам не о небе, а о вас, — да, да, о вас одном, мой дорогой, мой любимый Поль. Вами полна моя душа, по вас томится все мое существо. Мне нетрудно забыть о себе, когда я думаю о вас.

Поль, послушайте меня, — я должна поговорить с вами о важных делах. Завтра исполняется уже двадцать месяцев и одна неделя с тех пор, как вы покинули меня в Бордо, в той маленькой отдельной комнате, где произошло наше последнее свидание. Может быть, вы еще помните ее. Там вы произнесли клятвы, которые теперь забыли.

Это не упрек, поверьте мне! Но я должна напомнить вам о некоторых фактах… Итак, с тех пор прошли уже двадцать месяцев и одна неделя. Это случилось в декабре 1912 года. Пятью месяцами раньше, т. е. в июле, вы взяли отпуск на Кэ д’Орсэ. Итак, вы уже два года числитесь в отпуску.