Произведением Мура Жуковский заинтересовался в 1821 г. в Берлине, в связи с дворцовыми празднествами, на которых представлялись «живые картины» из поэмы; роль принцессы исполняла великая княгиня Александра Федоровна. Образ Лалла Рук использован Жуковским в стихотворениях «Лалла Рук» и «Явление поэзии в виде Лалла Рук». В переводе несколько изменен общий колорит подлинника. Любопытно, что Жуковский, с присущим ему вкусом и чувством меры, ослабляет черты той самой «восточной» экзотики, которая у Мура не нравилась Пушкину. Так, в финале поэмы у Мура читаем: «Я твоя, твоя, сладкий Эдем! Как темны и мрачны все алмазы Шудукиака и душистых кущей Амберабада…» Этот «восточный, пестрый слог» (выражение Пушкина в «Гавриилиаде») в переводе опущен. Сюжет поэмы в сокращенном виде разработан Жуковским в стихотворении «Пери» (1831). Подражанием Т. Муру и Жуковскому явилась поэма А. И. Подолинского «Див и Пери» (1827).
В первом издании имелись примечания (приводятся сокращенно):
Шильонский узник
*Начато 4 сентября 1821 г., закончено в начале апреля 1822 г. Напечатано впервые отдельным изданием: «Шильонский узник, поэма лорда Байрона. Перевел с английского В. Ж.», СПб., 1822, с посвящением: «Князю П. А. Вяземскому. От переводчика».
Жуковский оставил не переведенным вступление к «Шильонскому узнику» — прославляющий свободу «Сонет к Шильону» («Sonnet on Chillon»). В предпосланной поэме заметке Жуковский использовал примечания Байрона, а также свои собственные впечатления от посещения Шильонского замка. Черновой текст заметки кончается словами: «Переводчик с поэмою Байрона, в руке посетил сей замок и подземную темницу Боннивара: он может засвидетельствовать, что описания поэта имеют прозаическую точность». (см. «Бумаги В. А. Жуковского, поступившие в имп. Публичную библиотеку в 1884 г. Разобраны и описаны Иваном Бычковым», СПб., 1887, № 29, л. 57). Шильонский замок Жуковский посетил 3 сентября 1821 г.; 2–7 октября того же года он писал по этому поводу великой княгине Александре Федоровне: «В тот день, в который я оставил Вев
Жуковского в поэме Байрона привлекла не столько сама тема свободы, сколько тема человеческих переживаний, братской нежности и любви. Одновременно с переводом Жуковского и независимо как от Байрона, так и от Жуковского была написана, поэма Пушкина «Братья-разбойники». Пушкин писал об этом: «Некоторые стихи напоминают перевод Шильонского узника. Это несчастие для меня. Я с Жуковским сошелся нечаянно, отрывок мой написан в конце 1821 года» (письмо к П. А. Вяземскому от 11 ноября 1823 года. — А. С. Пушкин. Полное собрание сочинений, т. X, стр. 70). Ослабив политически-вольнолюбивый смысл поэмы, Жуковский усилил ее лиризм. Так, в изображении смерти младшего брата Жуковскому принадлежат понравившиеся Пушкину стихи «Он на столбе — как вешний цвет… Висел с поникшей головой» (см. письмо Пушкина к П. А. Вяземскому от 1 сентября 1822 г. — там же, стр. 42). В последнем стихе поэмы, усилено равнодушие героя к обретенной вольности (у Байрона — «Вновь получил мою свободу со вздохом»; у Жуковского — «Я о тюрьме моей вздохнул»).