Том 2. Баллады, поэмы и повести

Друзья Жуковского надеялись, что обращение к поэзии Байрона поможет Жуковскому преодолеть элегическую пассивность. Эти надежды не оправдались. Однако «Шильонский узник» был одним из первых этапов на пути Жуковского к монументальным эпическим переводам, характерным для его творчества в 1820— 1840-х годах. Уловив эту новую тенденцию, Пушкин писал Н. И. Гнедичу 27 октября 1822 г.: «Перевод Жуковского est un tour de force (является вершиной мастерства. — И. С.)… Д олжно быть Байроном, чтоб выразить со столь страшной истиной первые признаки сумасшествия, а Жуковским, чтоб это перевыразить. Мне кажется, что слог Жуковского в последнее время ужасно возмужал, хотя утратил первоначальную прелесть. Уж он не напишет ни Светланы, ни Людмилы, ни прелестных элегий 1-й части, Спящих дев. Дай бог, чтоб он начал создавать» (А. С. Пушкин, Полное собрание сочинений, т. X, стр. 46). Белинский писал о «Шильонском узнике»: «Наш русский певец тихой скорби и унылого страдания обрел в душе своей крепкое и могучее слово для выражения страшных подземных мук отчаяния, начертанных молниеносною кистью титанического поэта Англии. «Шильонский узник» Байрона передан на русский язык стихами, отзывающимися в сердце как удар топора, отделяющий от туловища невинно осужденную голову… Каждый стих в переводе «Шильонского узника» дышит страшною энергиею» (Полное собрание сочинений, т. VII, стр. 209). Стих «Шильонского узника» Байрона — в основном четырехстопный ямб с парной мужской рифмой. Байрон, однако, в своей поэме допускает некоторые отклонения и в размере и в рифмовке: встречаются трехстопные стяженные стихи, рифмы женские, перекрестные, а также три рифмующихся стиха подряд. Жуковский всю поэму перевел четырехстопным ямбом с мужской парной рифмой. Стих «Шильонского узника» был использован Лермонтовым в «Мцыри».

Создатель великолепного перевода «Шильонского узника». Жуковский в целом Байрона не оценил; мятежный дух его поэзии остался Жуковскому чужд. «Многие страницы его вечны, — писал Жуковский в письме к поэту И. И. Козлову от 27 января 1833 г. — Но и в нем есть что-то ужасающее, стесняющее душу. Он не принадлежит к поэтам-утешителям жизни». Что касается Байрона, то о Жуковском он знал понаслышке и называл его «русским соловьем» («Русская старина», 1881, т. 31, стр. 196).

Перчатка^*

Написано в марте 1831 г. Напечатано впервые в журнале «Муравейник», 1831, № III. Перевод одноименного стихотворения Шиллера; Шиллер назвал «Перчатку» «маленьким послесловием к «Водолазу» (см. у Жуковского балладу «Кубок»), «Перчатка» была в 1829 г. переведена Лермонтовым.

Вслед за Н. В. Измайловым, редактором второго издания «Стихотворений» Жуковского в большой серии «Библиотеки поэта» (Л., 1956), печатаем «Перчатку» в отделе повестей и поэм (то же — в прижизненных изданиях). В ряде советских изданий «Перчатка» печаталась в отделе баллад, как примыкающая к ним по своей тематике. Балладой считал «Перчатку» и Белинский. Однако Шиллером это произведение определено как рассказ («Eine Erz"ahlung»). Основой стихотворения Шиллера послужили предания о развлечениях французского двора времен Франциска I (1515–1547). Прототип героя «Перчатки» — рыцарь Делорж, о смелости и любовных приключениях которого существовало много анекдотов. Жуковский не сохранил имя героини (Кунигунда) и изменил стих (у Шиллера — тонический).

Две были и еще одна^*

Написано 29 мая-11 июня 1831 г. Напечатано впервые в журнале «Муравейник», 1831, № IV, под заглавием «Две были». Каждая из трех частей повести (об Эми, Каспаре и Каннитферштане) — переложение трех разных произведений. Первая часть — свободное переложение баллады Р. Саути «Магу, the Maid of the inn» («Мэри, служанка из гостиницы»); вторая — свободное переложение его же баллады «Jaspar» («Джаспер»); третья — переложение в стихах прозаического рассказа И.-П. Гебеля «Kannitverstan» («Каннитферштан»). Идиллическое начало повести разговор между дедушкой и внуками — принадлежит самому Жуковскому и написано в стиле поэзии Гебеля (ср. «Красный карбункул», «Овсяный кисель», «Деревенский сторож в полночь»). Характерный для Гебеля тон идиллического простодушия и сентиментальной нравоучительности господствует во всем произведении; Жуковский соответственно переработал и указанные баллады Саути. У Саути дидактические сентенции отсутствуют. Первая из указанных баллад написана в тоне сочувственного, но эпически-«объективного» повествования о Мэри, полюбившей беспутного парня (у Саути его имя Ричард). Жуковский наделяет героиню чертами идиллической добродетели в духе немецкого сентиментализма, английские имена заменяет немецкими, переносит действие из Англии в Германию; всему повествованию придает религиозную окраску. Подробнее, чем у Саути, рассказано о смерти Эми. Изменен размер подлинника — строфический амфибрахий (перемежающийся с анапестом) заменен гекзаметром. О двух разновидностях этого стиха в поэзии Жуковского см. в примечании к «Красному карбункулу». В том же направлении переработана Жуковским и вторая баллада Саути.