Оля. Отец велел мне вас встретить и не отпускать отсюда вообще, и до его прихода в частности.
Савельев. Так это ваш отец?
Оля
Савельев
Оля. Да.
Савельев. В общем – да.
Оля. Хотя что я говорю глупости. Это же ваш диван. Костюм, по выбору отца почему-то синий, отутюжен, висит на кресле. Что еще? Полотенце, мыло и все прочее – в ванной. Газ зажигать умеете? Хотя опять, что я… Что еще?.. Да. Обед вам оставлен, сейчас принесу.
Савельев. Спасибо, я обедал.
Оля. Тогда будете пить чай.
Савельев
Оля. Нет, они все время так и висели.
Савельев
Оля. Почему спасибо?
Савельев. Так вот, бывает, тронет человека какая-нибудь мелочь. Мой адъютант тут не появлялся?
Оля. Появлялся.
Савельев. Не знаете, достал мне номер?
Оля. Кажется, да.
Савельев. И куда ж он исчез?
Оля. Поехал стеречь ваш номер, чтобы его не разбронировали. Как вам, покрепче?
Савельев. Скажите откровенно, когда придет ваш папа, он мне опять прикажет пить чай?
Оля. Очевидно.
Савельев. Тогда простите великодушно, но я уж его подожду.
Оля. Когда мне отец сказал, что вы приехали, я посмотрела на вашу фотографию, и мне странным показалось, что этот штатский человек в пиджаке вдруг полковник.
Савельев. Самому сначала странно было, а потом ничего, привык. Впрочем, полковник я всего неделю.
Оля. Вы что, в отпуск?
Савельев. Как вам сказать… Приехал за назначением. Но в дни временного затишья у нас стараются дать человеку попутно отдохнуть, по Москве походить. Завтра воскресенье, употреблю на это весь день.
Оля. Куда же вы пойдете?
Савельев. В самые непредвиденные места. Скажем, в зоопарк или вдруг в планетарий. Куда потянет, туда и пойду, саи еще не знаю. А вечером в театр, но только чтобы пьеса без стрельбы. А может, вообще никуда не пойду. Задрав ноги, буду лежать в гостинице на диване.
Оля. Опять в гостинице!
Савельев. Слушайте, это ведь несерьезно! Влезет в дом чужой человек, будет болтаться тут у вас под ногами! Кому это надо? Поверьте, ценю и благородство вашего отца, и вашу доброту, даже, как видите, не могу удержаться от соблазна вымыться и заночевать, но завтра – сами понимаете! И не на что тут сердиться.
Оля. И не понимаю, и сержусь. Что значит «чужой человек»?
Савельев. Очень просто – чужой.
Оля. Не знаю. Неужели на фронте, когда к вам кто-нибудь неожиданно приедет, вы его у себя в землянке не поселите?
Савельев. Так то же на фронте!
Оля. А я никогда на фронте не была и, наверно, не буду, но я хочу, чтобы тут было так же. Неужели так нельзя не только на фронте, но и просто в жизни? И молчите. И не спорьте.
Что смеетесь?
Савельев. Вы говорите точно как ваш отец, – и молчите, и не спорьте.
Оля. Да, и молчите, и не спорьте. И ни в какой гостинице с ногами на диване вы завтра не будете лежать, а я возьму с собой своих друзей, и все вместе пойдем куда захотите, – в зоопарк или на пьесу, где не стреляют!
Савельев. Слушаюсь.
Оля. Что?
Савельев. Слушаюсь. Пойду в зоопарк и на пьесу, где не стреляют, с вами и с вашими друзьями. И даже, с вашего разрешения, с собой одного майора, моего фронтового друга, возьму.
Оля. И майора возьмем! А чтобы вам и вашему майору не было скучно, пригласим кого-нибудь из моих подруг.
Савельев
Оля. Опять вы смеетесь.
Савельев. Я просто представил себе майора в роли кавалера. Мой майор – майор медицинской службы. И хотя, как фронтовой хирург, он, конечно, человек мужественный, но зовут его все-таки Анной Григорьевной.
Оля. Четвертый год войны, а я так и не видела фронта.
Савельев. И очень хорошо, что не видели. Побольше бы людей, которые его, к своему счастью, не видели. Особенно женщин, конечно.
Оля. Это неверно!
Савельев. Нет, верно.
Оля. Нет, неверно. Когда вы говорите о фронте – мне стыдно.
Савельев. По-моему, я меньше всего говорю о фронте.
Оля. Ну, не бы, – так другие.