А теперь сижу я в Риме.Август месяц на исходе,Но лучи неукротимыОт восхода до захода.Ртуть за градусник полезла,Сохнут пальмы, скачут блохи,Вся вода в трубе исчезлаИ из крана — только вздохи. Целый день лимонным соком Укрощаю душный жар, А сквозь ставень медным оком Рдеет солнечный пожар. О Господь! Твои загадкиВыше нашего сознанья…Мне ли править опечаткиВ пестрой книге мирозданья?Но глаза к Тебе подъемлю,Чтоб Тебя обеспокоить:Ты не мог ли нашу землюЛучше как-нибудь устроить? Климат мог быть в центре суше, А на юге посвежей, Или б дал нам вместо туши Тело легкое чижей… Дождь иль зной, а чиж-мечтательРаспевает гимн в три ноты.Платье, кровля и издатель —Никакой о них заботы!Что ему наш мир бездушный,Революции и визы?Вон обед его воздушный —Сотни мошек бледно-сизых… Вся земля ему отрада, Всюду родина над ним — И совсем ему не надо Ни в Берлин летать, ни в Рим.1923Рим
С задорным лаем мчатся псы, Платан проснулся бурый,А наш консьерж завил усы И строит прачке куры…На скамьях — солнечная ртуть. В коляске два младенцаДруг дружку сцапали за грудь, Задравши вверх коленца.Средь серых стен над мостовой Вдоль старого базараСверкает вешней синевой Небесная Сахара.В кустах зеленый птичий рай, Каштан в ажурных бантах,И даже старенький трамвай Весь в легких бриллиантах…В витринах прачечной сквозят Пленительные плечи…Консьерж погиб, — апрельский яд Смертельнее картечи!<1925>Париж
Однажды средь мирной прогулкиМне друг мой, прозаик, сказал:— Читать надо дерзко и гулко,Чтоб звуком заполнить весь зал!Чтоб лампы на люстрах дрожали!Чтоб замер у двери ажан…Но правую руку вначалеТы можешь засунуть в карман…