Том 2. Невинный. Сон весеннего утра. Сон осеннего вечера. Мертвый город. Джоконда. Новеллы

Лючио(воспламеняясь).Тысяча статуй, а не одна! Она всегда другая, как туча, которая с каждым мгновением является перед тобой в измененном виде, хотя ты не видишь, как она меняется. Всякое движение ее тела нарушает одну гармонию и создает другую, еще более прекрасную. Ты просишь, чтобы она остановилась, была неподвижной, а через всю эту ее неподвижность проходит поток таинственных сил, как мысли пробегают во взоре. Понимаешь? Понимаешь? Жизнь глаза — взгляд, то невыразимое явление, которое выразительнее всякого слова, всякого звука, бесконечно глубокое и в то же время мгновенное, как молния, явление гораздо более стремительное, чем молния, неисчислимое, всемогущее: словом — взгляд. Представь себе теперь, что по всему ее телу разлита жизнь взгляда. Понимаешь? Простое вздрагивание века преобразует человеческий образ и выражает всю бесконечность радости и скорби. Опустятся ресницы любимого существа: тень окружает тебя, как река — остров, поднимутся: летний зной жжет весь мир. Еще одно движение: твоя душа улетучивается, как капля, еще одно: и ты считаешь себя царем Вселенной. Представь себе эту тайну на всем ее теле! Представь себе это молниеносное проявление жизни во всех ее членах, от чела до пяток! Ты можешь изваять взгляд? Древние ваяли статуи слепыми. А у нее, представь себе, все тело — взгляд.

Молчание. Он подозрительно озирается кругом, боясь быть услышанным. Он придвигается ближе к другу, который слушает его с возрастающим волнением.

Я тебе сказал: тысяча статуй, не одна. Ее красота живет во всех обломках мрамора. Я это почувствовал, волнуясь от досады и какой-то страсти, однажды в Карраре, когда она стояла рядом со мной и мы наблюдали, как с высоты спускались запряженные рослыми волами телеги с мрамором. В каждом из этих бесформенных обломков было заключено для меня какое-нибудь проявление ее совершенства. Мне казалось, что от нее, как от потрясаемого факела, падают в этот грубый минерал тысячи одушевляющих его искр. Нам нужно было выбрать одну из глыб. Помню, был ясный день. Лежавшие перед нами куски мрамора сверкали на солнце сиянием вечных снегов. До нас то и дело доносился гул взрывов, рвавших недра безмолвных гор. Я не забуду этого часа, даже если еще раз мне придется умирать… Она ходила по груде этих белых кубов, останавливаясь перед каждым. Нагибаясь, осматривала внимательно зерно, казалось, исследовала их внутренние жилы, колебалась, смеялась, отходила. Платье не скрывало от моих глаз ее формы. Было какое-то божественное родство между ее телом и мрамором, которого касалось ее дыхание, когда она наклонялась к нему. Я чувствовал, что, в свою очередь, какое-то неуловимое дыхание поднималось и к ней от этой неподвижной белизны. Ветер, солнце, величие гор, длинные вереницы запряженных волов, дуги старинных ярем, скрип телег, туча, поднимавшаяся от Тиррентского моря, недосягаемый полет орла, — все окружавшие меня явления подняли мой дух до беспредельной поэзии, опьяняли его мечтой, равной которой я не знавал… Ах, Козимо. Козимо, а я имел смелость бросать жизнь, над которой сияет слава такого великого воспоминания. Когда она протянула руку к выбранному ею куску мрамора и, повернувшись ко мне, сказала: «Этот», — вся гора от подошвы до вершин дышала красотой.

Необыкновенный жар согревает его голос и оживляет его жесты. Его слушатель очарован, скрывая свое очарование.

Ах, теперь ты понимаешь! Ты не будешь больше спрашивать, доволен ли я. Теперь ты знаешь, как неистово должно быть мое нетерпение, когда я думаю, что в это мгновение она там, одна, у подножья Сфинкса, что она ждет меня. Подумай: ее изваяние стоит над ней, неподвижное, неизменное, свободное от всякого страдания, тогда как сама она охвачена беспокойством и жизнь ее уходит, и некоторая часть ее существа постепенно гибнет во времени. Промедление — смерть… Но ты не знаешь, ты не знаешь…

У него голос человека, вверяющего свою тайну.

Козимо.Какая часть?

Лючио.Ты не знаешь, что я уже начал другую статую…

Козимо.Другую?

Лючио.Да: она осталась незаконченной, намеченной в глине. Глина высыхает, все гибнет.

Козимо.В самом деле?

Лючио.Я считал ее погибшей. (Властная улыбка сияет в его глазах. Голос его дрожит.)Но она не погибла: она еще живет. След последнего прикосновения моего пальца еще там, еще живет.

Делает невольное движение ваятеля.

Козимо.И как же это?

Лючио.Она знакома с приемами искусства, она знает, как сохранять глину в мягком виде. Она мне помогала одно время. Она сама смачивала полотно…

Козимо.Значит, она заботилась о том, чтобы сохранить влажной глину, в то время как ты умирал!