В один миг моя душа перенеслась на века и тысячелетия, дышала ужасным сказанием, дрожала от ужаса перед далеким кровопролитием. Передо мной лежало там пятнадцать трупов, как будто они были схоронены тотчас же после казни, лишь слегка обгорев на слишком быстро погасших кострах: Агамемнон, Эвримедон, Кассандра и царская стража, словно их схоронили в обычной одежде, с оружием их, с их венцами, сосудами, драгоценностями, со всеми их богатствами… Ты помнишь, ты помнишь, Александр, это место у Гомера: «И они покоились среди сосудов и полных яствами столов, и чертоги были обрызганы кровью. И я слышал рыдающий голос дочери Кассандры, которую вероломная Клитемнестра заколола возле меня…» Одно мгновение моя душа жила этой отдаленной неистовой жизнью. Мертвые они лежали предо мной: царь царей, царевна-раба, возница и спутники, они лежали там перед моими глазами одно мгновение. И затем все они исчезли в своем безмолвии, как поднимающийся пар, как исчезающая пена, как рассеивающаяся пыль, как что-то невыразимо нежное и мгновенное. Мне чудилось, что их поглотило то же самое роковое безмолвие, которое окружало их лучистую неподвижность. Что произошло, я не в силах рассказать. На этом месте осталась одна груда драгоценностей, сокровища, не имеющие равных себе, — свидетельство всего неведомого великого царства… Ты увидишь сам, ты увидишь!
Анна
Александр.
Какая слава! Какая слава!Леонард.
Ты увидишь золотые маски… Ах, отчего тебя не было там, со мной?.. Маски защищали лица от соприкосновения с воздухом, и поэтому они должны были сохраниться невредимыми. Один из трупов превосходил все остальные ростом и величественностью. Он был в широком золотом венце, в латах, с поясом, в золотых набедренниках, был окружен мечами, копьями, кинжалами, чашами, был усыпан бесчисленным количеством золотых дисков, разложенных вокруг тела щедрой рукой, в виде цветочного венчика, и был внушительнее полубога… Я нагнулся к нему, образ рассеялся при свете лучей, я приподнял тяжелую маску… Ах, разве я не воотчию видел лицо Агамемнона? Разве это не был царь царей? Рот был открыт, ресницы были открыты… Ты помнишь, ты помнишь у Гомера: «Когда я лежал и умирал, я протянул руки к своему мечу, но женщина с собачьими глазами удалилась и не пожелала закрыть мне глаза и уста в тот миг, когда я спускался в жилище Гадеса». Помнишь? И действительно уста у трупа были раскрыты, раскрыты были ресницы… У него был громадный лоб, украшенный круглым золотым листом, длинный и прямой нос, круглый подбородок, а когда я снял латы, мне показалось, что я вижу наследственную примету Пелопсова рода: «плечо из слоновой кости». При свете все рассеялось. Горсть праха и груда золота…Александр
Леонард.
Я это видел, видел!.. А Кассандра! Как мы любили дочь Приама, эту «красу добычи»! Ты помнишь, как ты любил ее, — той же любовью, что и Аполлон. Она тебя восхищала, в своей колеснице, глухая и немая, этим своим «видом только что пойманного зверя», этим дельфийским огнем, который таился в ее языке сивиллы. Не одну ночь меня будили ее пророческие крики… Она была там передо мной, она лежала на ложе из золотых листьев, с бесчисленным количеством золотых безделушек на своей одежде, с венцом на челе, с ожерельями на шее, со множеством колец на пальцах, на груди у нее лежали золотые весы, символические весы, на которых взвешиваются судьбы людей, ее окружало бесконечное число золотых крестов, из четырех лавровых листьев, а по бокам ее, как два невинных ягненка, лежали оба ее сына, Теледам и Пелопс, покрытые тем же металлом… Вот какою я видел ее! Я стал звать тебя громким голосом, и она исчезла… А тебя не было там! Ты сам увидишь ее покрывало, коснешься ее опустевшего пояса…Александр
Леонард