Том 2. Низины. Дзюрдзи. Хам

Зима настала ранняя и суровая. Уже в последние дни ноября мороз сковал землю, а снег присыпал затвердевшие борозды белой пылью. Вечернее небо было усеяно множеством звезд, когда на дороге, ведущей из ближнего местечка в Сухую Долину, показались два мужика. Оба они были невысокого роста, особенно один, совсем низенький; в овчинных тулупах, шапках и скрипевших сапогах они то еле плелись, пошатываясь из стороны в сторону, то шли быстрым, размашистым шагом, громко переговариваясь и яростно размахивая руками. Были они оба не совсем трезвы. Грубые голоса их далеко разносились, и им вторил такой же громкий и неровный топот шагов. Из слов, отчетливо и гулко звучавших в тихом морозном воздухе, можно было понять, что они возвращались из местечка, где оба являлись к мировому судье.

— Мировой и говорит: «Штраф будешь платить за это дерево», — жаловался один, а другой, не слушая его, одновременно рассказывал:

— «Долг, говорит, святое дело, нужно платить…»

— «Ты, говорит, в господском лесу деревья рубил, шесть штук срубил, так по рублю, говорит, заплатишь штраф за каждое дерево…»

— «А ежели, говорит, не заплатишь, опишут землю и продадут…» — «Не продадут, говорю, она еще и не выкуплена, — стало быть, у казны не выкуплена…»

Опять перебил другой:

— А я в мировой съезд… Пошел я к Хацкелю и велел ему написать прошение в мировой съезд… «Пиши, говорю, апелляцию, чтоб мне этот штраф не платить…»

Первый продолжал свое:

— Я к старшине! А что толку? Еврею задолжал и другим задолжал, а теперь они подают на меня в суд, а суд велит платить, а земля-то не выкуплена, стало быть, у казны не выкуплена, и продать ее нельзя… Еврей-то, нехристь, подлая его душа, сейчас и спрашивает: «А сколько ты мне дашь за то, что я напишу?» — «Пятиалтынный дам, говорю, пиши!» А он смотрит мне в глаза и смеется… «Рубль дашь!» говорит. «Не дам, говорю, ей-богу, не дам… тридцать копеек дам…» А он: «Рубль дашь»… Ну, я и посулил, ей-богу, посулил ему рубль… Чтоб его черти…

Тот, которого заботили долги, слегка пошатываясь, рассказывал:

— Ну, и узнал я у старшины, ох, и узнал… Чтоб ему… «Землю не опишу, говорит, это не позволяется, раз она еще не выкуплена, а хозяйство за долги опишу и продам публично, стало быть, продам, в одной рубахе останешься… Зачем наделал долгов?»

Они вдруг оба встали лицом к лицу и посмотрели друг на друга.

— Якуб! — сказал один.

— Шимон! — ответил другой.

И у обоих одновременно сорвался с губ вопросительный возглас:

— А?

— Будь я богатый человек!

— Ну, как же!

— Так я и не наделал бы долгов!

— Ну, как же!

— Девять душ в хате…

— У меня тринадцать… да еще двое в зыбках…

— А земля до того тощая, что хоть плач…

— Амбар-то совсем развалился… Я и думаю, где бы мне дерева достать… Вот и поехал ночью в лес… Ну и что? Не для одного ведь господь бог лес насадил, для всех насадил…

— Землю придется в аренду сдать за долги… Конечно, тайком, а самому куда-нибудь в имение наняться, в батраки… Он, горькая доля досталась и мне и деткам моим…

— Ой, горькая доля досталась мне на старости лет…

Оба утерли глаза рукавами тулупов и, громко вздохнув, рядом зашагали дальше. В эту минуту они подходили к кресту, стоявшему на распутье. Напротив желтым огнем горели два окна корчмы, дальше чернели стены овинов и хлевов, а неподалеку, в поле, среди сухих скелетов деревьев одинокий хуторок кузнеца. При свете звезд можно было разглядеть запертую, безмолвную сегодня кузницу, белую от снега крышу хаты и бледнозолотистые отсветы огня, сочившиеся сквозь заиндевевшие окошки.

Проходя мимо креста, один из мужиков показал рукой на хутор.

— Шимон! — сказал он.

— Ну?

— Вон где денег-то много.

— У кого это?

— Да у кузнечихи.

— Ага! — подтвердил Шимон. — Видать, богатые люди, по-барски живут…

— Им ли не жить, коли черт помогает ведьме…

— Помогает ли, нет ли, а им-то хорошо, когда денег много, — заметил Шимон, задумался на минуту и, махнув рукой, пробормотал: — А что толку? Пес космат — ему ж тепло, а мужик богат — ему ж добро… Кузнецу и жене его хорошо, да мне от этого не легче…

— Не то что легче, а еще тяжелей на чужое добро смотреть, когда самому худо…

— Ну, как же!

Вдруг Якуб Шишка встал как вкопанный и, вытянув руку к хутору кузнеца, тихо, сдавленным голосом произнес:

— Видал, Шимон? Видал?

Шимон тоже остановился, но не мог ни слова вымолвить и только широко разинул рог. Видением, поразившим обоих, была падающая звезда. Она словно сорвалась с темного небосвода и, пролетев в воздухе золотой змейкой, исчезла над самой хатой кузнеца. Среди прозрачной ночи она сверкнула мгновенным, но ослепительным сияньем. Якуб повторил вопрос:

— Видал ты?

— Как не видеть? Видал, — прошептал Шимон, — про них толковали, и на их же хату упала звезда…

Якуб замотал головой, и из его узкой старческой груди вырвался громкий, злобный смех.

— Ой, дурень ты, дурень! — проговорил он. — Так ты думаешь, что это звезда упала…

— А как же!

— Да это черт был, что ведьме деньги через трубу носит!

— Не может быть! — выкрикнул Шимон и, подняв руку ко лбу, перекрестился.

— А ты никогда про это не слыхал?