Том 2. Низины. Дзюрдзи. Хам

Темное, увядшее лицо женщины, прижимавшей к груди ломоть черного хлеба, вспыхнуло. В это мгновенье раздался глухой гул, и узкая полоса каменной платформы покрылась, словно муравейником, черной толпой людей. Покрывая гомон и крик, прозвучали громкие, отрывистые слова воинской команды. Труба паровоза, возвышаясь над длинным рядом вагонов, пыхтела и гудела, время от времени выбрасывая клубы черного, как сажа, дыма. Расстояние, отделявшее вокзал от шлагбаума, не позволяло даже самому зоркому глазу разглядеть в этой черной, беспрерывно движущейся толпе ни одного лица. Но каждому было ясно, что там солдаты и что их очень много. Кристина замерла. Вероятно, в голове у нее промелькнула мысль: не те ли это новобранцы, с которыми должен был уехать на край света ее Пилипчик. Она, вероятно, подумала, что, если бы не ее хлопоты, и он уезжал бы в эту минуту. Но она и мысли не допускала, что ее сын был с этими людьми, которые скоро покинут родной край. Хлеба она уже не ела. Зрелище отъезжающих солдат взволновало ее.

Вдруг черная труба испустила несколько раз подряд протяжный рев, и поезд стал отделяться от стен вокзала, постепенно ускоряя ход. Еще полминуты — и за опущенной перекладиной шлагбаума пролетел длинный ряд черных, наглухо закрытых вагонов, промелькнула неясная мозаика лиц, обрамленных коротко остриженными волосами, прильнувших к маленьким окошечкам, прозвенела солдатская песня, громкая, разухабистая и полная тоски, словно была она криком боли, рвущимся из смятенных душ.

Прошумело, прогрохотало, пропело и… исчезло. Только вдалеке ползла еще, извиваясь на повороте, огромная черная змея и тянулись в воздухе редеющие космы дыма.

Недоеденный кусок хлеба лежал на пожелтевшей траве у ног неподвижно стоявшей женщины. Лицо ее горело, на нем дрожали морщины, как грубо задетые струны. Ветер от пролетевших вагонов развевал пряди седеющих волос, а она стояла, крепко стиснув упавшие руки.

Но почему так пылало ее лицо, почему она дрожала, как листок осины? Ведь она хорошо знала, что среди уехавших не было ее Пилипчика. И все же точно железные клещи сжали ей сердце, и такая скорбь охватила ее, что с воплем упала бы она на пожелтевшую траву, если бы стук поднимающегося шлагбаума не вернул ей присутствия духа. Она взглянула на сторожа такими глазами, словно только что пробудилась от сна. Ей казалось, будто она видела во сне, что в одном из тех черных вагонов уезжал на край света ее Пилипчик и что среди множества лиц, выглядывавших из окошек, она смутно разглядела его бледное, худое, печальное лицо. Но ведь это ей только почудилось. Теперь она пришла в себя и вспомнила, что Пилипчик спасен, что пан адвокат спрятал его от ревизоров и что солдаты поехали, а его среди них не было, он остался здесь и никуда не поедет.

Она села на землю, сияла башмаки, перекинула их через плечо и, вскочив, пошла быстрым, бодрым шагом. Недоеденная краюха хлеба так и осталась на смятой траве. Она забыла о ней. Мысль о солдатах, уезжавших в далекие края, заглушила в ней голод.

Для крестьянки, привыкшей постоянно быть на ногах, пройти три мили — сущий пустяк. Под вечер Кристина была уже в Вульке. Настка и Юзик встретили ее радостными криками. Она дала им два грошовых бублика, купленных в какой-то придорожной корчме, и тут же стала разводить огонь и хлопотать об ужине. Теперь ее охватила огромная радость. Все, слава богу, кончено. Новобранцы уехали, а Пилипчик остался. Денег, правда, у нее совсем нет; пустой чулок, засунутый за рубаху, так и жег ее в предчувствии гнева и жалоб Антоська. Зато она выполнила свой долг: спасла сыночка. Не сама, конечно. Помогли адвокат и Миколай. Как только она освободится, то побежит к Миколаю благодарить его.

Суетясь у печи, она подробно рассказывала Елене о своей удаче.

Юзик выскочил со своим бубликом во двор. Настка, сидя на полу, чистила картошку, а Елена, изможденная, сгорбившись, сидела на лежанке и исхудалой рукой медленно качала люльку со спящим ребенком. Прервав оживленный рассказ Кристины, она, задыхаясь от слабости, стала жаловаться, что очень беспокоится о муже. Узнав, что дядька пошел в город, Ясюк догадался, что тот отправился к адвокату, чтобы «перекрутить» его на свою сторону, и чуть свет ушел в; корчму расспросить крестьян и корчмаря о намерениях Павлюка. Он вернулся к обеду, слегка подвыпивший, и ругал дядьку на чем свет стоит: Страх как он теперь ненавидит его! Знай Елена, что на него нападет такая ненависть к дяде и такая охота к водке, она никогда не посоветовала бы ему начинать эту тяжбу… А теперь… дело уже сделано! Денег они потратили пропасть, но если даже придется влезть в долги, они своего добьются и землю у Павлюка отберут!

Елена говорила торопливо, с присвистом, и на ее бледных щеках выступил яркий чахоточный румянец. Кристина спросила, где теперь Ясюк.

— Да в корчме! Сказал, что до тех пор будет сидеть там, пока не подстережет дядьку.

— А если подстережет, что тогда?

— Ой, бедная моя головушка! — застонала Елена. — Разве я знаю что? Известно, пьяный он и ненавидит его!