Том 2. Последний из удэге

Лена вдруг вспомнила, что так же заикался безногий отец Хлопушкиной, и испуганно посмотрела на нее, но аккуратное и миловидное лицо Хлопушкиной было сухо и строго.

– Пройдите к тому столу, там напишете…

– Давай, я буду проверять по спискам и отмечать, а ты опрашивать, – сказала Лена.

– Все равно…

Рабочего с кривой шеей сменила молодая работница, работницу – русый паренек в футбольных бутсах. Лена пытливо присматривалась к каждому голосующему, стараясь по лицам определить, за кого они могут голосовать. Но лица одних были сурово замкнуты, у других – несколько сконфуженные.

– Наболдин Иван Яковлев… Выемочная, восемнадцать…

Перед Хлопушкиной стоял широкоплечий, с лицом, заросшим угольными волосами, пожилой рабочий, выложив на перила громадные черные руки, зажав под мышкой фуражку.

Лена провела пальцем по списку.

– Странно… Все совпадает, а в адресе путаница… двадцать восемь, а не восемнадцать?

– Как же двадцать восемь, барышня, когда восемнадцать, – глухо, как из бочки, возразил рабочий.

– Почему же вы заблаговременно не справились со списком избирателей? – укоризненно сказала Хлопушкина.

– А когда же нам время на списки глядеть? Я в денной смене работаю, нам в списки ваши глядеть некогда… Да мы тут одни Наболдины на всю слободу, спросите, кого хотите. Кузнец Наболдин… Иван Яковлевич, – мрачно бубнил он.

– Хорошо, получите бланк… – По лицу Хлопушкиной чуть пробежала улыбка. – Проставлять только помер, вы знаете?

– Да уж не спутаю, будьте спокойны, барышня…

– Я не барышня, – покраснев, сказала Хлопушкина.

– Ну, гражданка…

Кузнец отошел к столу, внимательно осмотрел перо, почистил его о свои угольные волосы, снова осмотрел, потом, покосившись на Хлопушкину и Лену, отгородился от них могучей спиной и проставил цифру.

– Ну, дай бог на счастье… – Кузнец громадными черными пальцами старательно запихнул сложенную вчетверо записку в ящик и одним глазом заглянул в щелку. – Не видать, – сказал он с широкой улыбкой, надевая фуражку. – До свиданьица!..

– Интересно, какой он номер проставил, правда? – шепнула Лена.

– Да…

В двери показалась маленькая толстенькая старушка в стоптанных башмаках, в черном платке и ватной черной телогрейке.

– Здесь, что ли, выбирают-то? – спросила она с виноватой улыбкой, оглядываясь по сторонам.

– Здесь, здесь, бабушка, сюда подойдите… Вас как зовут?

– Наболдина Евдоксия.

– А по отчеству?

– А по отчеству – Сергевна.

– Это сын ваш был, что ли?

– Сын, сын… – обрадовалась старушка.

– Как же вы такого большого родили? – не выдержала Хлопушкина.

– Уж правда что… уж больше его в слободе нет, – конфузливо засмеялась старушка, прикрывая рот уголком черного платка.

– У вас там адрес перепутан…

– Вот, вот, и он нам говорит… И до чего ж удивительно, когда мы тут, Наболдины, уж сорок лет живем в этой слободе, у кого ни спроси, все укажут. Просто удивительно… Тут ведь все пришлые, а мой-то покойник еще до мастерских в кузне тут работал, – словоохотливо поясняла старушка.

– Лена, ты отметила?.. Получите бланк. Вы грамотная?

– Какая там грамота! Уж я и отнекивалась, так он меня цельную неделю учил, как эти самые «четыре» проставить. «Ты говорит, смотри, не спутай…» Просто смех!

– Этого вы не имеете права оглашать, голосование тайное, – сказала Хлопушкина, закусив губу, чтобы не рассмеяться. – Пройдите к тому столу и напишите…

Старушка долго копошилась у стола.

– Куды ее теперь? – спросила она, протягивая Хлопушкиной несложенную записку и перо.

– Ручку положите обратно, а записку сложите, и вот сюда в щелочку…

– А чернила-то не размажутся? – беспокойно спросила старушка.

– А вы промокните…

– Вот она и выдала всех!.. – засмеялась Лена, когда старушка вышла. (Под номером 4 шел список профессиональных союзов.) – Всю семью выдала! Ты знаешь, ведь их там еще семь Наболдиных!..

Хлопушкина, сдерживая улыбку, отвернулась.

Они пропустили жену Наболдина, потом пошло все младшее поколение Наболдиных.

Красивый чернявый паренек в начищенных до блеска сапогах, в заломленной фуражке с красной гвоздикой размашисто подошел к урне.

– Наболдин Иван Иванович, – развязно сказал он, косясь на Лену играющими черными глазами. – Выемочная, восемнадцать, только адрес наш у вас напутан… Пожалуйте бланок…

– Наболдин Федор Иванович… За адрес уже все известно… Бросать сюда, что ли?..

И второй Наболдин-сын, такой же чернявый, только постарше, так же покосившись на Лену, выполнил свой «гражданский долг».

– Тут моя жинка сейчас придет, – сказал он со смущенной улыбкой, задержавшись у дверей, – вы уж ей разъясните, что и как, а то она у меня беда какая пужливая…

Но, видно, с жинками Наболдиных произошла путаница, потому что в комнату, как ветер, внеслась ярко-рыжая костлявая работница с зелеными злыми глазами.

– Здесь, что ли, бланок получить?.. Мильтонов понаставили, насилу пробьешься к вам!.. Наболдина Катерина… Вы только поскорей, пожалуйста, а то у меня опара уйдет, – заговорила она резким, крикливым голосом. – Тоже – выборы называются: муки, сахару не достанешь, а выборы устраивают!.. Мильтонов понаставили…