Том 2. Последний из удэге

Сердито запихнув записку в ящик, она вышла так же стремительно, как и вошла, распустив по комнате вихрь своих, по крайней мере, четырех юбок.

– Наболдин Н.И., слесарь… или это неважно? Покорно благодарим-с, – сказал третий Наболдин-сын, принимая бланк. – Обязательно чернилами или можно собственным химическим карандашом?..

– Наболдина Фекла… Да, Андревна…

Толстушка тяжело дышала, обливалась потом, комкала в руках носовичок.

– Вы уж поясните, а то я просто так волнуюсь, ну, так просто волнуюсь!..

Семью Наболдиных завершила худенькая черноглазая девушка с большими руками, в сбившемся на затылок платочке.

– Наболдина Аня… то есть Анна Иванна, – поправилась она тоненьким голоском, заливаясь краской.

После семьи Наболдиных приходили и еще семьи, по таких больших уже не было. Как видно, те, что прошли первыми, осведомляли последующих о порядке выборов: баллотировка пошла живее. Лена втянулась в работу и перестала следить за лицами.

Однажды внимание ее отвлек пьяный. Ему долго приходилось изображать трезвого, чтобы попасть сюда; по инерции он, твердо ступая и сохраняя достоинство, прошагал к урне. В высоких, с раструбами сапогах, в просаленной и продымленной войлочной шляпе, смахивавшей на каску, со своими пышными прямыми рыжими усами и могучей эспаньолкой он походил на солдата из «Лагеря Валленштейна». Увидев двух девушек, он изумленно огляделся по сторонам и, не обнаружив милиционеров, очень рассердился.

– Так, – сказал он, багровея, – так!.. – И ударил кулаком по перилам. – Они думают, мы свово слова не скажем?.. Не-ет, господа хорошие, не-ет… – Он погрозил пальцем. – Мы с вас еще спу-устим шкурку… Мы! – выкрикнул он и ударил себя кулаком в грудь. – Литейщики!..

– Он совершенно пьян, – шепнула Лена. – Стоит ли его?..

– Уверена, что он не ошибется в списке, – сухо сказала Хлопушкина. – Гражданин, если вы не хотите подвести своих товарищей, – голос Хлопушкиной слегка дрогнул, – перестаньте кричать и назовите свою фамилию и адрес… Вы поняли меня?

– Понял я вас, вполне я вас понял… Товарищей, правильно… – он одобрительно покачал головой, – это оч-чень правильно. Мы их с тюрьмы ослобоним…

Он назвал себя и, получив бланк, некоторое время рассматривал его.

– Извиняюсь… Здесь? – смущенно сказал он, тыча в середину бланка.

– Совершенно верно.

Проставив цифру и затолкнув листок в ящик, он снял свою каску, молча поклонился Хлопушкиной до земли и, нахлобучив каску, вышел, твердо стуча сапогами.

«Не очень-то она соблюдает инструкцию», – подумала Лена.

Иногда Лена замечала, что среди голосующих попадаются и лично знающие Хлопушкину. Они весело или почтительно здоровались с ней, а опуская записку, улыбались или подмигивали Хлопушкиной: «Смотри, дескать, как идет дело!» Молодой рабочий в гимнастерке, со шрамом через всю щеку, попытался заговорить с ней, но она сделала строгое лицо и предупреждающе подняла руку.

– Очень нужно, Соня, – сказал он, покосившись на Лену.

Хлопушкина, тоже покосившись на Лену, отошла с ним в сторонку, и они пошептались.

– …Проходы все удалось заложить, хотя милиция и разгоняет… – доносилось до Лены. – …Хуже всего у вас, на Голубинке…

– Да ведь там сплошной обыватель, – отвечала Хлопушкина. – Как на железной дороге?

– Замечательно… Там Чуркин твой все дело организовал…

Хлопушкина покраснела.

– А ты не красней, он парень хороший…

– Так до завтра…

– До завтра…

«Какие проходы?..» Лена чувствовала, что вокруг нее совершается много такого, чего она не знает и не понимает. Зачем, например, все рабочие с утра собрались вокруг избирательного участка, когда они могли бы спокойно дожидаться своей очереди дома? Она вдруг вспомнила услышанный ею на площади разговор рабочих о лавочнике.

Уже давно прошел час обеда, избирательные списки были уже наполовину испещрены крестами и замусолены пальцами Лены, а с площади все еще доносился гул толпы, избиратели все проходили и проходили перед урной.

– Соня, ты замечаешь, что в числе избирателей не было еще ни одного лавочника или конторщика, все рабочие и рабочие? – спросила Лена.

Хлопушкина быстро повернула к ней лицо и несколько мгновений пытливо смотрела на нее.

– Нет, я не замечала, – сказала она, моргнув своими белыми ресничками, и отвернулась. – Да и не наше это дело, – добавила она сухо.

«Уж ты-то, наверно, знаешь об этом больше других…» Лена с оскорбленным чувством отметила, что Хлопушкина не доверяет ей.

«Что она пережила и что познала, что так изменило ее и придало ей эту твердость? – думала Лена. – Да, была беззащитна и унижена, и вот – нашла себя, хотя все в мире противостояло ей, а я…» Лена вспомнила все, что предстояло ей, и от ощущения собственного несчастья его овладело чувство зависти к Хлопушкиной.

XXXVIII

Около пяти часов участок посетили два члена избирательной комиссии. Они приехали на автомобиле и долго гудели рожком, пока пробирались сквозь толпу.

– Черт знает, что тут делается у вас! Митинговщина какая-то! – кричал один из них, в то время как другой проверял пломбы, печати и списки. – Вы даете повод для кассации! Вы знаете это?