Том 2. Последний из удэге

– Нелепость какая-то… Говорят, количество записок превышает число фактических избирателей! Что, я их сам писал, что ли? – возмущенно говорил молодой человек, дрожащей рукой поправляя длинные семинарские волосы.

– И намного превышает? – спрашивал репортер, быстро записывая что-то в книжечку.

– Всего на две записки…

– Может быть, вы от усталости забыли отметить кого-либо в списках? – догадывался кто-то.

– Господи!.. Я отмечала самым внимательным образом! – взволнованно поясняла девушка в черной шляпке.

– Какая неприятность, дело подсудное!..

– Господи, неужели подсудное?

Девушка в черной шляпке заплакала и полезла в сумочку за платком.

– Повод для кассации…

В третий раз уже слышала Лена эти слова: «Повод для кассации», – точно выборы нужны были для того, чтобы обнаружить повод для их кассации.

Дверь из кабинета распахнулась, и показался председатель избирательной комиссии, за ним – кривенький старичок с синей папкой в руке, за ним виднелись еще какие-то вытянувшиеся и растерянные лица. Фотограф в белой панаме кинулся к председателю.

– Где прикажете?.. – начал было он.

Но вокруг заклубились репортеры и уполномоченные, оттолкнули фотографа, и спутанный клубок людей, неся с собой председателя и рассерженно отбивающегося кривенького старичка с синей папкой, выкатился в коридор. Фотограф, подняв над головой аппарат, ринулся вслед, потерял панаму, подхватил ее на лету и исчез в коридоре.

Из кабинета один за другим молча выходили люди с угрюмыми и сконфуженными лицами. Человек в потрепанном клетчатом пиджаке и черных брюках гармоникой, увидев Хлопушкину, радостно просиял ей крупными глазами и зубами.

– Ну что? Как? – спросила она, замигав своими белыми ресничками, вставая навстречу ему.

– Полная победа, Сонечка! Но, конечно, кассируют, – сказал он вполголоса, склонившись к ней. – Пошли, пошли!..

И он, схватив ее за руку, увлек в коридор.

Лена поднялась, не зная, идти ли за ними или еще подождать здесь, но в это время из кабинета показался грузный старый Гиммер с налившимися кровью глазами, за ним еще более грузный и старый Солодовников и еще кто-то. Гиммер был в пальто, с котелком в руке.

– Доигрались!.. – говорил Гиммер, злобно фыркая.

Он увидел Лену:

– А, ты здесь? Поедем домой…

Он взял Лену под руку и, сопя, повлек ее по коридору, не отвечая на поклоны расступавшихся перед ним уполномоченных.

Машина, подрагивая и ревя, выбралась из толпы и рванулась по лоснящемуся асфальту; теплый ветер дунул Лене в лицо.

– Доигрались… – снова сказал старый Гиммер, надвигая котелок и подымая воротник.

– А что? Рабочий список получил больше других? – протяжно спросила Лена.

– Больше других?.. – Гиммер фыркнул и в упор посмотрел на Лену. – Он получил абсолютное большинство в думе, вот что он получил!..

И Гиммер грузно откинулся на сиденье.

Лена вдруг вспомнила фотографа в белой панаме, и на губах ее заиграла веселая и злая усмешка.

– И что же будет теперь?

– Что же будет?.. Придется всем этим пошлякам, говорунам, чистоплюям отереть плевок, который они получили прямо в рожу, и, придравшись к какому-нибудь пустяку, кассировать выборы. Вот что будет!.. Хотя люди ума и дела предупреждали их, что выборы сейчас – это глупость, маниловщина, преступление! Они, видите ли, кривлялись, что говорят от имени народа, а народ, который признает только силу, дал им коленкой под зад, харкнул им прямо в р-рожу, прямо в р-рожу!..

Гиммер почти кричал.

Лена брезгливо смотрела на него.

XL

– Вы хорошо отдохнули? Извозчик уже здесь, но если вы чувствуете себя слабой, можете еще полежать, он подождет.

– Благодарю вас… Я поеду.

Сиделка помогла Лене одеться.

– Странно, что ваш муж или… простите… не приехал за вами… Уж эти мужчины! Даже самые любящие из них не представляют, насколько это тяжело.

– Он – военный, не мог освободиться…

– Не оправдывайте его, все они таковы!.. Когда это впервые случилось со мной, – мне казалось, я его на глаза не допущу, а не прошло и трех месяцев, как случилось то же самое. Мы, женщины, за ласку все готовы отдать, а мужчины – безжалостные. Позвольте, я вас проведу…

Лена, поддерживаемая под руку сиделкой, вышла на сверкающую солнцем улицу.

– Вам куда ехать? – с тайным любопытством спросила сиделка, подсаживая Лену в пролетку.

– Мне – к Светланской, – неопределенно сказала Лена, – благодарю вас.

– Желаю вам не так скоро снова попасть к нам. Счастливого пути!..

Лене казалось, она осязает каждый раскаленный булыжник мостовой. Отвратительное ощущение присутствия в теле чего-то постороннего, разворачивающего тело изнутри, не покидало ее, и чувство униженной злобы и боли мешалось в ней со щемящим до слез чувством утраты.