Том 2. Повести. Рассказы. Очерки (1918-1938)

За нами подан бот «Орел». Мы едем на место подъема «Садко». Погода прекрасная, и море спокойно. Наш путь вдоль гористого берега. Вот миновали устье Нивы. На каменистом мысу — деревянная церковь. Это бывший глухой монастырь, отделение монастыря Соловецкого. Горы, идущие вдоль реки Нивы, загибают в залив. Вот Крестовая гора с высокой вершиной, гора дика и лесиста, там ходит медведица, на днях задрала корову. Вот следующая за нею гора. По легенде, «в досюльные времена» черт скатился с нее на лыжах, — по скалистой, обращенной к морю твердыни пропаханы две глубокие лыжницы — щели.

Наш бот, попыхивая вонючим дымком, подворачивает к берегу, где лежит в воде — кит не кит — нечто странное. Это допотопных времен подводная лодка, поднятая с морской глубины. Устройство ее примитивно и непонятно: железный, с обручами, сигарообразный обрубок. Эта посудина служит теперь вместилищем пресной воды: с гор бьют прозрачные струи, человек ловит их резиновым шлангом и — прямо в подлодку. Мы берем ее на буксир, чтоб отвезти питьевую воду на место работ за пятнадцать километров. На ходу гребной винт нашего бота ударился в буек подлодки — обрубок бревна: легкий хряст и — стоп. Осмотрели, стряхнули с винта намотавшиеся водоросли, вышли в море. Вожак бота рассказывает:

— Третьего дня вот так же винт намотал на себя шибко много водорослей, бот остановился. Ну что ж, не водолаза же звать. Разделся, набрал в себя побольше воздуху, нырнул. Гляжу, намоталось дряни страсть сколько. Стал работать. Вынырну, вздохну поглубже да опять нырну, работаю под водой минуты две-три. Четыре часа так нырял, а вода ледяная. Ничего, не простыл. Четверть литра спирту выдали мне… Стой! — вдруг закричал он и застопорил машину. — Глянь, вода льется, течь! Откуда это?

Оказалось, от удара винта о бревно сшевельнулся вал, вылетели сальники, образовалась значительная течь. Подводную лодку бросили. Вода в боте прибывала быстро. До берега километра четыре, до ближайшего острова километра полтора, под ботом глубина несколько сажен, шлюпки с нами нет, вместо нее — опасение быстро пойти ко дну.

— Ребята, отливай проворней!

Водоотлив не помогал: отольешь ведро, прибудет три, вода одолевала. Дали полный ход к острову. Надежды дойти было мало: машина вот-вот могла захлебнуться, и тогда — прощай. Намотали на шест смоченную нефтью куделю, зажгли, даем сигнал бедствия видневшемуся в нескольких километрах «Декрету». Нас не замечают, там не до нас, там, наверное, идут свои горячие работы. Вода прибывает, липа пассажиров бледнеют, но спасительный остров все ближе и ближе. Машина фырчит, идет вперебой, сейчас остановится. Еще минута, другая, еще пять минут — и полузатопленный бот упирается носом в камни. Наконец мы на суше. Очутившись на твердом месте, мы все стали храбрыми, один храбрее другого, и опасный, счастливо разрешившийся случай взяли в перекрестный огонь хвастливого юмора: «Да что тут, океан, что ли? Эка штука — Кандалакшская губа какая-то! В крайнем случае можно было бы броситься вплавь до берега. На худой конец, да и то вряд ли, ну один, ну двое утонули бы, только и всего, эка штука какая, ха-ха-ха! Мы и не в таких переделках бывали…»

Часа через три нас снял с острова пришедший с «Декрета» катер. Подходя к «Декрету», мы увидали плавающие вблизи него два огромных железных цилиндра.

— Зачем эти бочки плавают тут?

— Это два подъемных понтона, они вырвались на днях из глубины.

Карабкаемся по веревочной лестнице на высокий борт «Декрета», знакомимся с начальством, с командой. У хозяев приветливые лица, хозяева радушны, гостеприимны. А у меня все-таки лукавые подозрения. «Вот черт этих шляп принес, только работать мешают порядочным людям», — наверное, думают наиболее работающие из них. Мы обращаемся к начальнику работ Павлу Владимировичу Симонову:

— Расскажите, что и как. Введите в курс дела. П. В. Симонов, высокий, плотный, пожилой моряк, — на правой щеке, возле рта, иногда появляется складка сарказма. Он водолазный ученый специалист, один из лучших водолазов Союза, человек образованный, на нем лежит главное руководство по подъему судна. Он подводит нас к борту «Декрета».

— Вот видите буек? — начинает он. — Это нос «Садко». А его корма приходится как раз под носом нашего судна. «Садко» — ледокол, по типу родной брат «Малыгина», Он затонул летом 1916 года во время рейса с губернатором и архиереем из Архангельска в Кандалакшу. На полном ходу он наткнулся на камень-остряк, распорол себе брюхо, сошел с камня и быстро затонул вот на этом самом месте. Губернатор брал ванну и был спасен, кажется, в голом виде, во всяком случае — без брюк. Вот на этом островочке Богомолихе, от нас не больше километра, все и спаслись. Место гибели было точно отмечено на карте; мы пришли сюда девятнадцатого июня, то есть два месяца тому назад, отыскали утопленника и, обследовав водолазами положение дела, тотчас приступили к работам.

— На какой глубине лежит «Садко»?