Том 2. Повести. Рассказы. Очерки (1918-1938)

На прощанье Фотий Иванович с большим юмором рассказал нам, как в момент всплытия кормы «Садко» на пароходе «Ленин», испугавшись невесть чего, дурью замычала корова. А когда всплыл весь «Садко», она замычала еще ужаенее… И в довершение всего запел красноперый петух.

— Что ж, хороший признак!

— Мы в признаки не верим. Ни в признаки, ни в призраки, — посмеиваясь, сказал Крылов. — А корову на пароходе держат не для признаков, а ради молока для команды. Иногда и нам на «Декрет» молочка дают. На «Ленине» вообще народ хозяйственный. У них и курица, и петух есть.

На следующий день рано поутру к нам постучался Ф. И. Крылов.

— Ах, вы спите еще! Простите, разбудил вас…

Лицо у него усталое, но возбужденное, с нервным румянцем, серо-голубые глаза блестят. Видно, что он плохо спал.

— У товарища Петровского ночевал я. Легли очень поздно, часа в два. А в пять разбудил меня резкий крик за перегородкой: перегородка тоненькая, из фанеры. Должно быть, жена ругала мужа: «Ты что ж, сукин ты сын, дурак мохнорылый, отчего ты не требуешь первой категории карточек?!» А тот ей тихим голосом: «Потише ты, потише, Пелагея, неловко, посторонние люди там». А она еще громче: «Молчи, дурак! Бороду всю выдергаю да в печку брошу! Чтоб были мне карточки первой категории, сукин ты сын, нахал!» А тот опять ей шепотом: «Слышь, потише, неловко, мол».

Петровский говорит мне: «Вы заройтесь головой в подушку, спите». — «Нет, говорю, очень строгая у тебя соседка за перегородкой, очень серьезная. Давай вставать». Так и поднялись с ним, пошли на склады…

— Да вы раздевайтесь, Фотий Иванович! Сейчас чай будем пить. Хлопцы, вставайте проворней!

— Нет, некогда мне, — отвечает Крылов, — меня бот ждет у берега, надо на «Садко» спешить. — Он берется за дверную скобку и, уходя, говорит: — Ничего на складе не нашел подходящего. Электрические помпы не годятся, у них вольтаж другой. Жаль, время потерял. Ну, спите пока. А я к полдню пришлю за вами бот.

— Да вы сами-то хоть бы отоспались разочек всласть…

— Честное слово, некогда. Вот «Садко» в Архангельск отправим, тогда уж. Сон — чепуха, предрассудок… У нас при подъеме лодки номер девять иные водолазы по восемь суток не спавши жили. До того увлекутся, бывало, сядут в шлюпку, веслом раз, два взмахнут и засыпают. А я чем лучше водолаза? Ну, до свиданья…

И этот железный, весь в трудовой зарядке человек уходит.

Потягиваясь, покуривая, покряхтывая, мы начинаем помаленьку подыматься.

ЧЕРТОЗНАЙ

— А вот, честна компания, я весь тут: росту огромного, ликом страшен, бородища, конешно, во всю грудь. Я таежный старатель, всю жизнь по тайгам золото искал, сквозь землю вижу, поэтому и прозвище имею — Чертозиай.

Ох, и золота я добыл на своем веку — страсть! Мне завсегда фарт был. А разбогатеешь — куда деваться? Некуда. В купецкую контору сдать — обсчитают, замест денег талонов на магазины выдадут, забирай товаром, втридорога плати. А жаловаться некому — начальство подкуплено купцом. Ежели с золотом домой пойдешь, в Россию, в тайге ухлопают, свой же брат варнак пришьет. То есть прямо некуда податься. И ударишься с горя в гулеванье, кругом дружки возле тебя, прямо хвиль-метель. Ну, за ночь все и спустишь. Конешно, изобьют всего, истопчут, с недельку кровью похаркаешь, отлежишься, опять на каторжную жизнь. Да и подумаешь: на кого работал? На купчишек да на пьянство. На погибель свою работал я…

Людишки кричат: золото, золото, а для меня оно — плевок, в грош не ценил его.

Например, так. Иду при больших деньгах, окосевши, иду, форс обозначаю. Гляжу — мужик потрясучего кобелька ведет на веревке, должно — давить повел. У собаки хвост штопором, облезлый такой песик, никудышный. Кричу мужику:

— Продай собачку!

— Купи.

— Дорого ли просишь?

— Пятьсот рублей.

Я пальцы послюнил, отсчитал пять сотенных, мужик спустил собаку с веревки, я пошел своей дорогой, маню:

— Песик, песик! — а он, подлая душа, «хам-ам» на меня, да опять к хозяину. Я постоял, покачался, плюнул, ну, думаю, и пес с тобой, и обгадь тебя черт горячим дегтем… Да прямо в кабак.

А было дело, к актерам в балаган залез: ведь в тайге, сами поди знаете, никакой тебе радости душевной, поножовщина да пьянство. А тут: пых-трах, актеры к нам заехали, был слух — камедь знатно представляли.

Захожу, народу никого, кривая баба керосиновые лампы тушит, говорит мне: камедь, мол, давно кончилась, проваливай, пьяный дурак. Я послал бабу к журавлю на кочку, уселся в первый ряд:

— Эй, актеры! — кричу. — Вырабатывай сначала, я гуляю сегодня. Сколько стоит?

Очкастый говорит мне:

— Актеры устали, папаша. Ежели снова — давай двести рублей.

Я пальцы послюнил, выбросил две сотенных, актеры стали представлять. Вот я пять минут не сплю, десять минут не сплю, а тут с пьяных глаз взял да и уснул. Слышу, трясут меня:

— Папаша, вставай, игра окончена.

— Как окончена? Я ничего не рассмотрел… Вырабатывай вторично. Сколько стоит?

— Шестьсот рублей.