Том 2. Повести. Рассказы. Очерки (1918-1938)

Отец схватил его за шиворот и бросил носом в угол.

— Ванька, беги! — закричала, заголосила мать. — Убьет… — И побежала на улицу.

— Дьявол!.. — весь дрожа ощетинился Ванька. — Знаю, пошто мамыньку-то хочешь извести: на Василиске жениться ладишь… А я запишусь!

Терентий схватил кнут. Ванька сигнул в сенцы с плачущим злобным криком:

— А я запишусь!..

Терентий успокоился, пошел к вдове. Был вечер. Подмораживало, и снег хрустел. Ванька разыскал Михаила и сговорился с ним бить отца.

— И Василису вздуем, леший те дери, — сказал широкоплечий Михаил. — Тогда Груняху я закоровожу обязательно.

— Грунька все об Петре об нашем… На посиденках только и слов, что о Петре.

Мишка запыхтел и сказал:

— Петруха управляющего милашку короводит… Слышь, Ванька, а не позвать ли на подсобу еще кого-нибудь?

— Сладим…

— Надо обождать… Пусть нажрется поздоровше…

Мать вернулась домой/А возле освещенного окна, заглядывая в окно, там, в совхозе, взад-вперед битый час ходила высокая девушка. Янтарные бусы желтели на ее синей душегрейке, красный шарф был повязан с форсом, концы его лежали вдоль спины, и между ними грузно падала тугая темная коса.

И там — через занавеску и кусты герани — хмурый Петр. Любовь Даниловна ходит по комнате быстро, говорит. Вот она круто на ходу обернулась, сдвинула брови и развела руками, как актерка, а Петр встал из-за стола, простился и ушел.

— Петр Терентьич! — грудным певучим голосом окликнула его девушка. — Можно мне рядком? А вы поди не можете меня признать. Я — Аграфена, Василисина дочка.

— Груня?.. Вот как выросла!.. Прямо невеста. — В его словах слышалось изумление и какая-то горечь.

— Что ж это вы, Петр Терентьич, к нам на девичьи игры-то не заглянете? Ай загордились шибко?

Груня шла, покачивая на ходу круглыми плечами, и ее коса ходила по спине, как маятник. Петр что-то промямлил, глядя в ноги.

Вызвездило. И дорога через реку была вся в звездах. На том берегу белела в вековой дреме церковь. Хвостатые дымки плыли к небу из почерневших изб.

— Нехорошо, Петр Терентьич, чужих любушек отбивать. Ай, нехорошо!

И она звонко рассмеялась.

— Каких любушек?

— Ха-ха!.. Будто не знаете. Притворщики такие. А откуда идете-то? А я белье носила управляющему…

— Что ж, подсматривала?

— Очень надо. Я бегу, а вы выходите.

— Ну да! Я к Любовь Даниловне по делу заходил.

— Вот она любушка-то управляющего и есть.

— Брось! — крикнул Петр. — Что тебе надо от меня?

— А нет ли книжечек почитать? Сказывают — есть.

— А ты грамотная?

— На вот те… — обиделась Груня. — Знамо, не такая грамотная, как твоя, а книжки читать люблю. Дашь?

— Дам… Пойдем.

Они поднялись с реки на берег. В избе, при свете лампы, Петр во все глаза глядел в лицо красивой девушки, и его сердце неверно дрогнуло. Груня почувствовала это. Она опустилась рядом с ним на колени, заглянула в сундук с книгами и жарко дышала ему в щеку.

— Какую ж тебе книжку? — взволнованно спросил он.

— Про любовь, — шепнула девушка. — Где целуются…

Она запрокинула голову и закрыла глаза, улыбчиво поблескивая белыми ровными зубами. Рука Петра самовольно потянулась и обняла девичью талию.

С грохотом, с ярой руганью вломился в избу Мишка. Все лицо его разбито в кровь.

— А-а, эвон как!.. В обнимку!! — изумленно попятился он и выбежал в сенцы, с треском захлопнув дверь.

— Петр Терентьич, проводи, — сказала Груня. — Боюсь я.

— Кого?

— Мишки, — сказала она тихо. — Нешто не знаешь, он ладит меня замуж взять.

— Парень ладный… Чего ж ты?

— Подь ты и с Мишкой-то! — Она грустно улыбнулась, защурилась, закрыла лицо руками. — Э-эх!.. — и затрясла головой, бусы звякнули.

— Вот книжка. Очень занятная, — сказал Петр. — Только без любви.

Она взяла книжку, вздохнула:

— Ну, прощай… Так не хочешь проводить? — и пошла к двери, коса ее опять закачалась, как маятник.

Петр послушно направился за ней. Навстречу попался Терентий. Он выписывал по дороге вавилоны, пел песню и кричал, грозя кому-то кулаком:

— A-а, отца бить?! Родителя!.. Я тебе еще не так посчитаю зубы-то…

Петр и Груня свернули в переулок. Мишка с Ванькой замывали снегом разбитые носы и не смели идти в избу.

Петр сказал:

— Прощай, Груня. А то боюсь, как бы он матерь не тово… Отец-то.

Девушка быстро оглянулась — пусто, лишь она да звездный сумрак, — швырнула книжку в снег и неожиданно поцеловала Петра в губы.

— Оставь! К чему это?.. — отшатнулся он. — Ведь ты знаешь, что я…

— Брось городскую! — обняла его за шею девушка. — Петя… Брось.

V

Был воскресный день. Солнце светило сквозь морозную пыль, отчего меж голубоватых теней и на ребристых увалах снег мутно алел.

Комсомольцы до обеда бегали на лыжах, катались с крутого берега на салазках и коньках, после же обеда они занялись учебой.