Том 2. Повести

— Это ужасно, — возмущалась госпожа Маржон, — целыми днями не выпускает из рук книги! Того и гляди, с ума сойдет, так забила свою бедную головку этими выдумками!

Но, по крайней мере, на сей раз тетушка заблуждалась: Эржике только глядела в книгу, но душа ее не следовала за героем романа, храбрым и отважным Пурпурато *, в его удивительнейших приключениях. Да и к чему, когда вокруг нее самой происходит нечто подобное. Молодой человек, необычным путем, буквально с неба, упав к ней позавчера ночью, сегодня опять с такою смелостью появляется на ее горизонте. Совершенно так же, как пастушок, пробравшийся под самые окна башни Гризельды *, а затем следовавший за ней по пятам буквально на край света.

Эржи вся трепетала, предчувствуя, что что-то должно случиться. Она и желала этого и боялась. Ею овладело беспокойство, но оно не было мучительным, причиняющим страдание, нет. Среди всех других видов беспокойства, оно, словно зуд среди прочих болезней, наряду с неприятным заключало в себе и нечто, доставляющее удовольствие. Да, да, герой сотен прочитанных и выстраданных романов вышел наконец из чащи книжных букв и вот, всамделишный, сидит здесь рядом и курит. И кажется ей таким знакомым. Который же это из известных ей героев? Впрочем, не все ли равно? Важно, что он — один из них!

Листья обвивших беседку плюща и вьюнка — этих двух честолюбцев из мира растений — уже пожелтели и теперь осыпались один за другим под сильными порывами осеннего ветра, а голые ветви и плети растений уже не могли скрыть от любопытного ока той, кто находился в беседке, ни от ее собственного взора — тех, кто был вне ее. Поэтому Эржи, делая вид, что она читает книгу, могла поглядывать украдкой на Марьянского.

Она видела, как там достали карты. Кёрмёци начал сдавать. Вот блеснула на солнце серебряная табакерка господина Планже. Но Марьянский не играет. Поднявшись, он прямиком направляется к ней, в беседку…

Эржи кажется, будто что-то заскрипело в воздухе; это ветви качнулись, а звук получился такой, будто тысячи саней тронулись вдруг и покатились по снежному насту. Он идет, идет к ней! Сейчас произойдет что-то страшное. Ой! Ей хотелось закричать, но тело охватила удивительная слабость, а сердце и горло сдавила какая-то незримая рука, и Эржи уже ничего не могла больше сделать, кроме как, закрыв глаза, ждать покорно, мечтательно, бессильно…

Вот в голове у Эржи проносится совершенно фантастическая картина: подлетает к ней верхом на коне Марьянский (и откуда он только взял коня?!), подхватывает ее к себе на седло и уносится прочь, только его и видели…

— Мадемуазель Эржи, уж не рассердились ли вы на меня? Или вздремнули немножко?

Девушка приоткрыла глаза. (О, так он все еще не на коне?!)

 — Нет-нет, что вы! Я не дремлю. И на вас я тоже не сержусь, — холодно возразила она. (И как же эти девицы умеют прикидываться!)

— А я уж так подумал… Вы все избегаете меня, будто боитесь.

— Это тогда, — тихо, глуховатым голосом сказала Эржи, отворачивая в сторону красивую головку.

— Ну вот вы и сами признались, что испугались тогда.

— Очень. Пока вы не ушли, все боялась, — подтвердила Эржи и зябко запахнулась в платок, наброшенный на плечи.

— А позже — нет?

— Нет, я разыскала гайдука и поставила его на караул в сенник. Вилы железные — кверху зубьями.

— Ай-ай! Значит, вы не верили мне? — с упреком заметил Марьянский. — Нехорошо с вашей стороны. Вилы, да еще зубьями вверх! Какой ужас! А если бы я запоролся насмерть?

— И поделом, коли задумали бы вернуться!

— Вы настоящая Эржебет Батори *. Недаром вы ей тезка. Такая же беспощадная. Маленькая убийца.

Эржи рассмеялась, а затем, озорно, кокетливо всплеснув ручками, воскликнула:

— Боже правый, что за люди на белом свете! Он же меня еще и стыдит!

Словно кустам смородины и георгин да деревьям вокруг жаловалась: смотрите, мол, он же еще и недоволен!

Ах, до чего же мила была она в эту минуту!

Марьянский сел на пенек, служивший здесь стулом, напротив небольшой деревянной скамеечки и продолжал болтать все на ту же тему, пустяковую и никчемную. (Дорожка, ведущая к женскому сердцу, чаще всего посыпана вот такими бесцветными, никчемными камешками.)

— А что было бы, если бы я случайно упал, напоролся на вилы и умер бы на ваших глазах?

— Вероятно, вас похоронили бы, — весело отвечала Эржи.

— Но вы-то пришли бы хоть на похороны?

— Нет.

— Ну, во всяком случае, венок-то прислали бы?

— А вот и нет. У нас сейчас и так мало цветов. Посмотрите на наш сад.

— Ну хотя бы одну розочку?

На губах Эржи заиграла озорная, веселая улыбка.

— Ну, разве что одну-единственную!

Марьянский наклонился и, осмелев, вынул из прически девушки приколотую к волосам красную розу.

— Быть может, вот эту? — страстно прошептал он.

— Нет, нет. Отдайте мне мою розу.

— Не отдам, — сдавленным голосом проговорил Марьянский, поднося цветок к носу. Какой сладкий, пьянящий аромат! Видно, цветок вобрал в себя еще и запах ее волос!

Эржи сделала обиженную мину:

— Сударь, так не положено! Отобрать у меня мою бедную розочку. Это же грабеж. Вы…