Том 2. Повести

И тут-то Михай обратился к нему со своей главной просьбой:

— Сходите, дядюшка, к ним, посватайте ее за меня.

— Как? Чтобы я еще и сватать пошел? Не раздражай меня, слышишь?! Пусть лучше у меня ноги отсохнут. Молчи и не требуй от меня невозможного! — вспылил старик.

— Не упрямьтесь, милый дядюшка. Отчего же невозможно, если вы захотите?

— Невозможно, потому что… потому что… — Тут Кёрмёци, не сразу найдя аргумент, запнулся. — Потому что мой фрак уже запакован.

— Ну, если только это, — весело подпрыгнул со своего стула Михай и обнял старика, — то такой беде легко помочь. Я сейчас же открою ваш чемодан. Дайте мне ключ.

И Марьянский проворно помчался наверх, перепрыгивая сразу через две ступеньки. На душе у него было удивительно легко от сознания, что он одним-единственным решительным словом отрекся от «Букашечки», пусть великолепной, как сам рай, земли, но со вчерашнего дня словно камень давившей его сердце.

— А ведь и в самом деле — довольно с него «Пальфы», — пробормотал Кёрмёци, оставшись наедине с собой. — Ведь еще и я завещаю ему все свое имущество. И он, плут, знает это. Потому так и поступает. Кому же мне еще, как не ему, оставить?

Тут и он поднялся в свой номер, натянул на ноги шевровые сапоги со скрипом, надел новый черный фрак, нанизал на пальцы все свои золотые перстни: со смарагдом, топазом, аметистом, кольцо-змейку с бриллиантовым глазом, перстень с рубином сердечком, и они отправились под руку, не говоря друг другу ни слова, словно так все и должно было быть.

Михай проводил дядюшку до полпути. Возле кафе «Золотой молот» они расстались.

— Иди выпей чего-нибудь подкрепляющего и дожидайся меня там, — приказал старик.

Лицо его сделалось очень серьезным, но потом он, словно пожалев об этом, еще раз обернулся и крикнул:

— Gluckauf![17]

На дряхлой колокольне бухнул колокол, словно говоря: «Аминь! Аминь!»

У трактира «Три яблока» пел молодой шахтер, да так печально и заунывно, что сердце разрывалось:

Когда на шахту уходил,
Дома я ее забыл —
Свою трубочку.
Пришел домой и вижу вновь:
Вот ты где, моя любовь, трубочка!

Старый Кёрмёци шел, а берущий за сердце припев, с каждым шагом все отдаляясь, неотступно следовал за ним:

Вот ты где, моя любовь, трубочка!

«Пожалуй, и Ромео не приветствовал с такой нежностью Джульетту, как этот рудокоп свою «носогрейку», — думал про себя старик. — Но смешного тут нет ничего: под землей — другой мир, другие и песни».

Между тем Михай тайком шел за дядюшкой по пятам: разве мог он усидеть в такую минуту в кафе? Остановился он только, когда старик достиг увитых диким виноградом ворот. Да и то неподалеку от них, на первом же углу.

Старик прошествовал по двору, где, как и вчера, ворковали и целовались голубки: «Гурр… гурр… — словно говорили на своем голубином языке: — А, за Эррржике пррришел? Гурр… За Эррржике?»

А навстречу ему вышла сама Эржи, с зонтиком в обтянутой перчаткой ручке. В другой руке она держала небольшой черепаховый кошелек. На голове у нее красовалась пастушья шляпа с приколотой веточкой сирени. И такая она была вся миленькая, — просто глаз не оторвать, да и только. Лишь бродивший под тутовницей взъерошенный индюк бормотал: «Пло-ха, пло-ха!»

Молчи ты, глупая птица!

— Добрый день, дядюшка!

— Добрый день, куколка! Куда это вы?

— Иду в лавку купить немножко полотна.

Кёрмёци ущипнул ее за подбородок и пошутил, видя, как на этом месте зарделась нежная кожа:

— До чего же красивая алая красочка у меня на пальцах! Ну, ладно, ступай, доченька, покупай полотна, да побольше! Похоже, скоро оно тебе понадобится.

Тут уж не только подбородок, а все лицо девушки вспыхнуло алым цветом, так что Кёрмёци сразу же поправился:

— Э-э, нет, видно, не с моих пальцев эта краска-то?! А Эржике наивно полюбопытствовала:

— На что, дядюшка, понадобится мне много полотна?

— Ишь ты, узнать захотела? Ну, недолго это тайной останется. А впрочем…

У старика уже на языке была новость, но девушка, сообразив вдруг, о чем идет речь, бегом скрылась за калиткой. И Кёрмёци отправился на поиски Борчани.

— Добро пожаловать! — весело и приветливо встретил его хозяин, только что пробудившийся от послеобеденного сна. — Как хорошо, Петер, что ты сам пришел. А я как раз хотел письмо тебе отправлять. Сегодня вы ведь у меня ужинаете.

— Это еще вопрос, — отвечал Кёрмёци загадочно.

— Ого! Уж не пообещались ли вы куда в другое место? Да ты садись, дружище, и перестань строить такую торжественную рожу, не то я не вытерплю, да и расхохочусь. А у меня и без того в боку колет.

Но Кёрмёци, несмотря на приглашение, остался стоять, словно монумент, и, решительно отстранив чубук, который Борчани попытался всунуть ему в рот, заявил:

— Не нужны мне ни твой ужин, ни твой чубук, — тут его голос зазвучал совсем патетически. — Но, как один поток, струящийся среди цветущих берегов, встречается с другим потоком и сливается с ним воедино… так и…

Борчани не мог больше удержаться, всплеснул руками и перебил приятеля: