Том 2. Проза и драматургия

Он все сидел на корточках, ломал огромными пальцами щепку и обломки бросал в реку. Полковник снова закрыл глаза. То ли засыпал, то ли жутко было говорить о живых еще своих людях, как о мертвецах. Было видно, как они на той стороне, на бугре, окапывались с безумной быстротой. Земля летела из-под саперных лопаток.

— Постарайтесь разыскать и самого командира батальона старшего лейтенанта Сороку. Вы его знаете в лицо?

— Нет, не знаю, — ответил Николай Павлович.

— А я знаю, — горько сказал полковник, поднялся и пошел по мосту.

На этом и окончился разговор. Полковник перегибался через деревянные перила моста, изгрызенные осколками, торопил саперов. За два года войны дивизия почти не выходила из жестоких боев, однако потери у Солодяжникова были меньше, чем в соседних частях. Теперь он отдавал целый батальон…

Вечером мост был взорван, и уже в темноте последние роты дивизии ушли от реки. На правом берегу немного постреляли, потом все стихло. Видимо, встретив сопротивление, немцы не решились на ночной бой, пока не выяснили, какие силы перед ними обороняются.

Едва белесое мутное солнце, обещавшее несказанный зной, приподнялось над степью за спинами арьергардного батальона, в ход пошли пикирующие бомбардировщики и танки. Первые атаки были отбиты. Девять немецких танков горели перед окопами батальона. К полудню везде стала сникать стрельба, только какой-то пэтээровец с полчаса держался и сумел сжечь еще два танка. Это и был конец боя. Пыльные германские машины подкатили к Дону. Голые по пояс танкисты сидели на горячих башнях, курили, громко перекликались. Потом ко взорванному мосту подъехали две штабные машины. Несколько офицеров, собравшись кучей, судили-рядили, что делать с мостом. Лежа в пыльной ямке, обросшей по краям спаленной солнцем травой, Николай Павлович сказал:

— Мишка, давай дадим!

Взяв огромными ручищами автомат, Мишка ответил:

— Можно дать, душа лубэзный, почему не дать?

Они разом открыли огонь. У машин на том берегу кто-то жутко предсмертно закричал, все попадали под колеса, загоравшие танкисты попрыгали в свои люки, заревели моторы, и все, что могло стрелять, стало поливать огнем левый берег. Танки задним ходом уходили за бугор. Штабные машины, прикрываемые танками, тоже укатили. Берег осторожно стала занимать пехота.

Ночью разведчики переплыли Дон, но добраться до погибшего сорокинского батальона было чертовски трудно. Ползли прямо под ногами у немцев. Когда уже стало светать, разведчики наткнулись на первых убитых сорокинцев, взяли документы. Короткая июльская ночь быстро и легко уступала место рассвету. Разведчики залегли между трупами убитых товарищей в надежде, что их сочтут за мертвых. Из белесого марева рассвета поднимался страшный, жгучий, не успевший остыть за ночь день. Не шевелясь, без еды и воды, оба разведчика должны были дождаться темноты, перележать этот день. Рядом плескался Дон. Там с самого утра купались и гоготали немцы. Жажда была нестерпимой. Ко взорванному мосту подходили немецкие понтонные части. В ближнем окопе, в десяти метрах от разведчиков, солдаты ели арбуз и кидали арбузными корками в мертвых. К вечеру какой-то идиот стал развлекаться стрельбой из «парабеллума» по трупам. Каждый выстрел сопровождался криками и смехом, стреляли на спор. Здесь и прорезала пуля Николаю Павловичу ягодицу. Он не мог ни вскрикнуть, ни пошевелиться, только чувствовал, как бьется из раны кровь. Он и не предполагал, что из столь прозаического места она может так сильно идти. Он не знал, сколько литров крови у него есть и хватит ли ее, текущей так быстро, на то, чтобы не умереть до наступления темноты. Было мучительно страшно и больно валяться здесь безоружному, истекающему кровью под палящим солнцем. Валяться в глубине своей родной страны под дулами чужих автоматов, между сапогами ненавистных завоевателей. Наверно, полчаса Николай Павлович поворачивался, поворачивался так, чтобы своим весом хоть слегка прижать раненое место. Больше всего он боялся потерять сознание и там, в бессознании, пошевелиться. Солнце уходило медленно, по миллиметру. На сваях, оставшихся от моста, шумел Дон.

…Он потерял сознание, когда Мишка окунул его с головой в реку, перетаскивая на своей медвежьей спине через Дон…

Николай Павлович сидел у окна и смотрел на привокзальную площадь, когда дверь распахнулась и в номер вошел симпатичный молодой человек в синем тренировочном костюме, с большой красной сумкой на плече. Он удивленно и весело посмотрел на Николая Павловича, поднимавшегося со стула.

— Здравствуйте, папаша, — сказал он уверенно. — Какими судьбами?

— На поезде, — ответил Николай Павлович. — Мне жена говорит, самолетом двигай, оно быстрей. А я — на поезде. Он ведь как вышел, так и придет без задержки. Доедешь за милую душу.

— А вы что — на поезде в носках ездите?

— Зачем? В сапогах, как положено. Сапоги — они в ванной. Я чтоб пол не замарать.

— Так, с обувью вопрос решен, — сказал молодой человек. — Ну, а в номере вы как очутились?

— Зовут меня Николай Павлович. Разговариваем, а не познакомились. Не по-русски как-то.