Том 2. Проза и драматургия

Кондаков. В каком смысле?

Янишевский. Ну, если он начнет… драться…

Кондаков. Дорогой мой, об этом можно только мечтать. Ну, готов?

Янишевский. Минутку. (Вынул из маленького чемоданчика черную фуражку с высокой тульей, пластмассовый автомат и прочно уселся за столом.) Давай!

Кондаков. Лариса! Можно!

* * *

^{Грянул духовой оркестр. Из громкоговорителей раздался, повторяемый в разных концах площади, голос: «Дорогие товарищи! Сегодня мы собрались здесь на открытие памятнику Борису Игнатьевичу Корзуну, бывшему первому секретарю обкома. На нашем торжестве присутствуют делегация Советского комитета ветеранов войны (аплодисменты), партизан (аплодисменты), юные пионеры…» Появились Ситник и Маландин.}

Ситник. Извините, что я вас оторвал, у меня к вам, Василий Прохорович, несколько вопросов. Я — Ситник Сергей Сергеевич, из УКГБ, капитан.

Маландин. Капитан, я прилетел утром на открытие памятника Корзуну и для того, чтобы хоть взглянуть на… ребят. Сегодня в пятнадцать ноль-ноль я уже провожу заседание коллегии министерства.

Ситник. Я знаю, что вы очень заняты. Еще бы, заместитель министра… Поэтому — коротко. Вы — единственный человек из отряда Черткова, который остался сегодня в живых.

Маландин. А Юзик Шумаускас?

Ситник. Умер.

Маландин. Юзик умер?

Ситник. Два месяца назад.

Маландин. Ужасно.

Ситник. Я хотел бы вернуться к обстоятельствам разгрома отряда.

Маландин. Все произошло совершенно неожиданно. Мы спали.

Ситник. А караулы?

Маландин. Сработала только ближняя линия караулов. Передовые либо были сняты, либо… не представляю. Да и потом, немцы наступали с танками и артиллерией… Как же так — Юзик?..

Ситник. Василий Прохорович, вспомните — не обсуждали ли вы такой странный факт: два года немцы понятия не имели, где ваш отряд, и вдруг… В одну ночь вышли с танками…

Маландин. Обсуждали. Мы были тогда твердо уверены, что совершено предательство. Правда, я всего лишь был помкомвзвода, но при мне Чертков и политрук Ромадин говорили о нем. О предателе. У нас на плечах висели каратели, и мы уходили по болотам. Я как раз с кем-то нес Юзика Шумаускаса. Неужели он умер? Трудно поверить.

Ситник. Значит, содержания разговора не помните?

Маландин. Чертков говорил, что этот предатель мог быть только среди тех, кого уже во время оккупации ввели в члены обкома.

Ситник. Вы так считаете?

Маландин. Так считал Чертков.

Ситник. Вы заявляли по этому поводу?

Маландин. Нет. При переходе линии фронта наш отряд, вернее, уцелевшая его часть сильно пострадала. Сергей Васильевич Чертков погиб. Ромадин погиб. Сковорода, Кравчук, Иван Довгвило, Павлик Ефросиньев… много ребят. Я был ранен, попал в госпиталь, из госпиталя прямым ходом — в восьмую гвардейскую армию.

Ситник. А вы не слышали такой фамилии — Короткевич? Иван Короткевич?

Маландин. Нет, не слышал.

Ситник. Вообще-то из Москвы был послан к вам человек… Но такой человек… невозможно, чтоб он предал…

Маландин. Он прыгал?

Ситник. Прыгал.

Маландин. Может, немцы его подменили?

Ситник. Как?

Маландин. Схватили в момент прыжка или по дороге. А к Корзуну уже явился другой.

Ситник. Следствие велось, но такая версия не возникала.

Маландин. А вы занимаетесь этим делом?

Ситник. Вышел случай поднять старые архивы.

Маландин. Найдите, капитан, эту сволочь! Если он, конечно, еще не на том свете. Ребят из могилы не поднять, но они хоть будут отмщены. Юзик Шумаускас! Какие люди умирают! Когда уходит такой человек, земля должна родить нового героя, иначе будет потеряно равновесие. В последнем письме — под диктовку писано, не его рукой — он мне сказал: «Про нас с тобой, Вася, написаны такие стихи: „Я прошел по той войне, и война прошла по мне, так что мы с войною квиты…“»

* * *

^{Появился Короткевич.}