Том 2. Проза

Признаюсь тебе, Боальд, что выдумал я тебя. И все остальное я тоже выдумал. Выдумал, стоя спиной к зеркалу. Только вот копье это меня смущает. Слишком уж оно настоящее. И боль такая, какую не придумаешь. Может, она-то все же стоит за зеркальной стеной? Может, она-то и заковывает нас на заре нашей жизни в хрустальные шары, а потом из них и освобождает? Или я снова ошибаюсь? Может, плоть моя прободена длинным тонким осколком стекла, который швырнул я, разгневавшись, в свое отражение?

В зеркальной комнате

Убедившись в том, что здесь больше никого нет, я понял, что здесь есть какой-то бог. И вот я пытаюсь отпугнуть его от себя скрипом пера; исписанные стопы бумаги заполняют мою тесную камеру, но она чудесным образом расширяется, вмещая в себя все больше и больше историй, случившихся с ушедшими в бездну стекла. Но как бы не велика была вечность, рано или поздно она переполнится этими враками и лопнет. По крайней мере, так хочется на это надеяться.

1991

Ananke

Разоткровенничавшись, она призналась ему (она сидела перед черным квадратом окна и правила помаду на губах), что ей очень хочется уехать из этой страны по единственной причине.

Здесь, она была в том глубоко уверена, ей никогда не удастся родить здорового ребеночка и правильно его воспитать.

Вечер отбрасывал многоцветные тени на ее задумчивое лицо, на старательно округленные губы. Темнота за окном была черной мякотью исполинского арбуза, в которую бесчисленными белыми семечками были погружены людские существа, и в то же время она была огромной утробой, в амниотических водах которой плавали бесчисленные младенцы в ожидании выхода на свет.

Его тронула простота и наивность ее убеждений, сплав здравой рассудительности с сантиментом.

Несколько позже, когда их пути уже разошлись, он услышал, что ей удалось познакомиться с иностранным специалистом, монтировавшим какое-то оборудование, выйти за этого специалиста замуж и уехать вместе с ним в его страну.

Прошел еще некоторый срок, и через общих знакомых до него дошли печальные новости: она родила своего столь тщательно спланированного ребеночка, но тот не прожил и месяца, приговоренный от рождения к смерти каким-то страшным, редчайшим наследственным заболеванием, проявляющимся к тому же не каждый раз и не в каждом поколении, ген которого она скрывала в себе и борьба с которым еще не по силам современной медицине. Ребеночек умер, так и не раскрыв глаза. Она же, по мнению врачей, этой неудачей навсегда исчерпала запасы своего плодородия.

Трудно объяснить, каким почти случайным образом, по каким телефонным и адресным обрывкам, им удалось отыскать друг друга несколько лет спустя.

Они ужинали в ярко освещенном ресторане на правой стороне Арно, ближе к Садам Боболи. Мягко покачивались нейлоновые шнуры дверной занавеси, но беседа не шла. Говорили о пустяках, вроде стойкости генотипа флорентиек, до сих пор схожих лицами и пышностью волос со своими пращурками в залах Уффици. Только после ветчины с дыней, ньокки, телятины, после неизбежных трех четвертей «Кьянти Классико», когда плюгавый официант, наконец, подал блюдо со свежими фруктами, она произнесла, очевидно, заранее заготовленный монолог, раздвигая окружавшее их пустоватое латинское многословие темным, мягким облачком славянской речи.

Она ни о чем не сожалела, потому что если бы то же несчастье случилось с ней дома, она считала бы себя его виновницей, терзалась бы мыслью, что ребеночек родился таким в силу места рождения. Теперь же она была спокойна, зная, что то, что с ней произошло, было предопределено судьбой и ни от кого не зависело. Она и Ардуино уже оправились от удара и теперь готовятся усыновить симпатичного черноглазого мальчугана из приюта, филиппиненка, оставленного матерью. Все документы уже поданы.

Он внимательно посмотрел на нее и увидел, что, несмотря на прошедшие года, ей удалось сохранить неизменным невинное и трогательное выражение лица, а также привычку округлять губы колечком.

«Древние греки, — подумал он, — воздвигали храмы Судьбе, но потом никогда не заходили в них и не приносили в них жертв. Напротив, они старались обойти их стороной».

— Они были неглупы, эти древние греки, — закончил он свою мысль почему-то вслух.

Она удивленно посмотрела на него, стараясь понять, к чему относится его реплика, и вдруг что-то сломалось в ней со слышимым звоном (это, впрочем, был выпавший из руки бокал) и слезы побежали по ее щекам сначала отдельными слезинками, а затем уже сплошным неудержимым потоком.

1990

Либитина

Мальчик стоял перед дверью, сжимая в руках колючий бумажный пакетик. Он стеснялся всего себя, начиная с дурацких форменных штанов из мышастого сукна и кончая перемотанными изолентой в шарнирах очками. Тем крепче он сдавливал в кулаке пакетик — оправдание и залог своего присутствия перед чужой дверью в чужом доме.