Том 2. Рассказы. Книга 2

Она села на лавку, с тоской поглядывая на хозяина.

– Я тебе верно говорю, – сказал он, обращаясь к Васе, – куй железо, пока горячо.

– Твоими бы устами, да мед пить.

– Олимпиада! Верно я говорю? Такому молодцу и овраги – путь.

– Однако.

– Эх вы, сибиряки. Заладили «однако», а что сие значит, сам черт не разберет.

– Зачем черта поминать, – сказал старик укоризненно. – Черное слово всегда на худой конец.

От непонятного разговора и духоты у Сони закружилась голова и она невольно прилегла на лавку.

– Барышня больна мало-мало, – сказал старик, – вы бы, хозяюшка, дали ей что-нибудь под голову.

– Однако, – сказала Олимпиада уже на другой лад, и было видно, что она придает этому слову теперь совсем другое значение.

– Я, право, ничего, – сказала Соня, – это пройдет. Это так.

– Через часок мы едем, – сказал Вася, поглядывая на Соню Каурину, – ежели, барышня, хотите, садитесь к нам в тарантас. Довезем вас до Григорьевки.

– Благодарю вас.

Соню лихорадило и она уже плохо соображала, что надо делать, и все ей казалось фантастическим.

– Нет, друг любезный, – говорил хозяин, похлопывая Васю по плечу, – другого такого хвата во всем округе не сыскать. Я бы тебя с Олимпиадою в одной избе ночевать не оставил.

Олимпиада громко засмеялась:

– Что я девка, что ли? У меня у самой соображение есть.

В разговор вмешался старик:

– Смотрю я на вас, господа почтенные, и диву даюсь. Все-то вы шутите, все балагурите. Но невесело ваше веселье. Почему так?

– Ты что-то врешь, старик, – обиделся хозяин, – нам весело. Сам ты сидишь, как сыч. А нам весело.

– Ну, дай Бог. А вот меня, когда я молод был, всегда грусть томила по веснам.

– Отчего так?

– А уж не знаю, как вам сказать, братики. Как, бывало, начнет дышать половодье, как поплывут по весенней воде бревна, лодки без людей и обломки там разные, сердце так и ноет. Куда, думаю, идет сила весенняя? Куда? Станешь на берегу: вокруг вода – и конца-края ей невидно. А над водою птица плачет. И не знал я тогда, о чем тосковал, а теперь знаю.

– О чем же, старик?

– О Боге, братики, тосковал.

– Эка, старина, куда хватил. При чем же тут Бог?

– Очень даже при чем, други мои любезные. Весенняя вода – слезы Господни. Это Он над нами плачет – от любви к земле плачет. И она, родимая, вздыхает: по Нем томится. Вот как поедем, прислушайтесь. Земля, братики, жива. У земли душа есть.

– Земля, может, и жива, – сказал Вася, посматривая влажными глазами на Соню Каурину, – а вот насчет Бога, ба-а-альшое сомнение есть. Земля вот она, тут. А Бога кто видел?

– Ишь ты какой шустрый, – сказал старик, – в землю веришь, а в Бога нет. А я так думаю, что если Бога нет, так и земли нет. Ничего тогда нет: одно круговращенье.

– А по мне все равно: круговращенье – ну и ладно. Моя хата с краю. Не я круговращенье выдумал. Мне наплевать.

– Однако же и ты помрешь.

– День да мой.

– Ловко, Вася, – сказал хозяин, ухмыляясь, – люблю молодца. Ему бы до девки добраться. А на том свете рассудят, кто прав, кто виноват и кто черту брат.

– А не пора ли, господа честные, в путь-дорогу? – сказал старик примирительно.

– Поедем, барышня.

– Спасибо.

III

Уже брезжил новый утренний свет, когда Соня Каурина, старик и Вася сели в тарантас: Соня – рядом с Васей, старик – напротив.

Теперь Вася был в щегольской оленьей дохе, в бобровой шапке, и вид у него был ухарский. Соне показались нахальными его светлые закрученные усы и слишком красные губы, и влажные глаза.

«Хорошо, что старик с нами», – подумала Соня.

– А что в половодье опасно ехать? – спросила Соня, стараясь не глядеть на своего соседа и обращаясь к старику.

– Ничего, Бог милостив.

Старик перекрестился.

Ехали час. Уже казалось, что едут по реке – от острова до острова, что скоро совсем не будет дороги. И казалось, что вернуться назад уже нельзя: водные потоки сомкнулись и нет уже пути.

Расставлены были вехи. Иные из них плавали, смытые водой. На иных чернели усталые грачи.

Клубами ходил серебряный пар. Бубенцы не звучали во влажном воздухе.

Ехали молча. Соня Каурина чувствовала близость белокурого спутника. Она почему-то решила, что этот парень – приказчик из Бекетовских рудников, и уже почти ненавидела его и боялась, как боялась она всего, что напоминало ей прииски.

В полдень они остановились на косогоре. Стали завтракать. Приказчик достал ларец с провизией и вином, предложил закусить Соне. Но она отказалась. Ела свое, – и как-то так вышло, что она завтракала вместе со стариком, а приказчик один. И вино он пил один, прямо из бутылки.

Подвыпив, приказчик стал развязнее.

– Весьма лестно ехать в приятном обществе, – сказал он, подмигивая. – Ямщик! Не спеши…

Соня покраснела.

– Вы ведь с нами до Григорьевки поедете? – сказала она, обращаясь к старику.

– Нет, мне в Карповке слезать.

Этого Соня не ожидала. Она сообразила, что к вечеру они будут в Карповке, а ночью придется ехать уже без старика, вдвоем с приказчиком.

«Не переночевать ли в Карповке? – подумала она. – Нет, это невозможно».

Она вспомнила, что в Григорьевке ее ждет жених, что он нелегальный, что, если его узнают, все погибнет, – и решила ехать.