Том 2. Рассказы. Книга 2

– Брод есть, – сказал ямщик, влезая на козлы.

– Тамачи! – крикнул ему на ухо, что есть мочи, приказчик.

Ямщик понял, ударил кнутом, и тарантас помчался.

Вода пенилась и выла под колесами. Туман клубился. Стонала под водою земля.

Мчалась тройка.

И вдруг в тумане просвистала пуля, как бич ударил.

Стало весело Соне Кауриной. Приказчик опустил голову и молчал.

И вновь – пуля.

«Так, так, – думала Соня, – так…»

Она вспомнила о женихе своем.

Пело сердце предсмертную любовь.

И когда тройка влетела на косогор и коренник оглоблями ударился в ворота Григорьевского станка, и где-то далеко в тумане пропали тамачи, Соне захотелось вновь так мчаться под пулями и любить жениха предсмертно.

Амга

I

Тунгусы погнали стада на северо-восток, а отец Глеб, простившись с друзьями, поехал к реке Амге, к якутам.

Это было весною. Тайга дышала молодо и сильно, как будто забыла свою тысячелетнюю судьбу. Медведи и прочие таежные звери, отощавшие за зиму, с полинявшею шерстью и впалыми боками, рыскали по лесу, шатаясь, ослепленные весенним светом.

Лесные запахи, хранившиеся под снегами и льдом, вдруг все разом хлынули на дорогу, у отца Глеба кружилась от них голова и радостнее и сильнее стучало сердце.

Отец Глеб ехал верхом на маленькой лохматой лошаденке. Если бы не большой крест на груди, трудно было бы догадаться, что едет иеромонах: одежда на нем – наполовину якутская, наполовину тунгусская; за голенищем – якутский нож.

Глаза у отца Глеба – голубые, и от моложавого лица веет чем-то славянским, полевым, мужицким, и совсем непонятно, зачем на нем инородческая одежда и зачем он в тайге.

Но ему легко, должно быть; едет он не спеша и поет псалмы.

Голос его звенит звонко в светлой таежной весне, и кажется, что поет птица. Других птиц не слышно – поет единая. А если закрыть глаза, представляются белые крылья и тоненький золотой венчик над русой головой.

Вот, наконец, и Амга.

Отец Глеб стоит долго на берегу и терпеливо кличет лодочника:

– Ло-до-о-очку, даго-о-ор.

На том берегу показывается ленивый человек; не спешит навстречу путнику.

Большая плоскодонная лодка неповоротлива, и якут нескладно правит ее к тому берегу.

Отец Глеб благословляет лодочника.

– Как живут в Амге?

– Живут мало-мало. У отца Мефодия хотун беременна.

– Не приезжал ли кто из Якутска?

– С прошлой весны живет один, Валентином звать.

– Этого я знаю, – говорит отец Глеб и, помолчав, прибавляет:

– А Сулус где? Жива-здорова?

– С той поры, как умер Захар, она живет с Валентином.

– Ну, и сеп, а по-нашему ладно, – говорит Глеб. – Господь с ними.

На том берегу встречает Глеба отец Мефодий.

Это – грузный мужчина, с хитрыми глазами, с большим алчным ртом. Весь он блестит под весенним солнцем. Крепко стоит он на красном берегу. Протягивает уверенно руку, как хозяин Амгинского плоскогорья.

– Добро пожаловать, отец Глеб.

В горнице отца Мефодия все богато и сытно. Выходит жена, надвигаясь огромным животом. И, глядя на нее, страшно становится за человека.

– Плодородие, – говорит отец Мефодий, ухмыляясь, – боюсь, Глеб, что опять будет девочка. Ведь это девятая будет. Куда их девать. Один малец, да и то хворый.

Из-за юбки матери высовывается голова Даниила.

– Поди сюда, Даниил, – говорит Мефодий не без грусти.

В глазах Даниила тускло и скучно догорает отцовская алчная жизнь.

Даниил – идиот.

– Есть хочу-у-у… – мычит.

– Ты – человек святой, – говорит Мефодий, – благословил бы ты его, Глеб, может просветил бы Господь его разум.

– Не греши отец. Какой я святой! Как иерей, однако, благословлю.

Отец Глеб благословляет Даниила.

С испугом смотрит идиот на священника и бессловесно мычит:

– М… м… м…

Тяжело носит по горнице живот свой попадья; готовит на столе закуску.

– Сегодня у нас Глафира Ивановна именинница. Гостей ждем, – объясняет Мефодий.

– Двадцать шестого апреля радуется ангел святой праведницы Глафиры девы. А я запамятовал.

– Ты уж перед трапезой молебен отслужи.

– Ладно.

Собираются гости.

Первым приходит заседатель с женой. У заседателя глаза навыкате, руки отмороженные, красные, как лапы гусиные. И говорит он, как гусь гогочет:

– Го-го-го… Государь мой… Го-го-го… Государь мой.

Треплет Мефодия по животу и смеется:

– Го-го-го.

Жена у него – белокурая жеманница.

– Отец Глеб, благословите, – говорит она, – благословите меня на приятное существование.

В горнице сдержанный по-праздничному говор.

Выплывают две дочки отца Мефодия – Тата и Ната; здороваясь, протягивают руку дощечкой и опускают глазки.

Отец Глеб начинает молебен.

– Слава святей, и единосущней, и нераздельней Троице…

Произносит молитвы отец Глеб как-то не по-православному. Что-то в нем загорается иное, сектантское. Но нельзя его слушать без волнения.

Потом звучит псалом:

– Исповедуйтеся Господеви, яко благ, яко в век милость его…

Все подпевают, не смущаясь разноголосицей. Отец Глеб возглашает, обернувшись к предстоящим:

– Благословение Господне на вас…

Пахнет жареным гусем, – и все спешат к столу.

Вот и доктор, вот и Сермягин, Валентин Александрович.

С ними почтительны:

– Господа из России: ничего не попишешь.