Том 2. Стихотворения (Маленькие поэмы)

После выступлений поэта за границей (1922–1923 годы) и выхода в свет Грж. к уже имевшимся зарубежным отзывам об «Инонии» прибавились и другие. Эти высказывания (большей частью варьировавшие то, что было написано о поэме ранее) были сделаны И.Г.Эренбургом (в его кн. «Портреты русских поэтов», Берлин, 1922, с. 82; вырезка — Тетр. ГЛМ), Ю.В.Офросимовым (газ. «Руль», Берлин, 1922, 18 июня, № 481; вырезка — Тетр. ГЛМ), Е.С.Шевченко (газ. «За свободу!», Варшава, 1922, 4 октября, № 271; подпись: Е.Ш.), А.В.Бахрахом (газ. «Дни», Берлин, 1922, 24 декабря, № 48, а также лит. альманах «Струги», кн. 1, Берлин, 1923, с. 204; вырезка — Тетр. ГЛМ), С.Я.Алымовым (журн. «Гонг», Харбин, 1923, № 2, март, с. 22; подпись: Арум), Н.Брянчаниновым (журн. «La Nouvelle Revue», Paris, 1923, Mai 15, p. 106; подпись: N. Brian Chaninov), К.В.Мочульским (газ. «Звено», Париж, 1923, 3 сентября, № 31). В то же время появился дополнительный оттенок трактовки есенинского богоборчества. Е.В.Аничков писал: «…не случайно, что упорно, с надрывом, точно сознательно преследуя какую-то неясную цель, богохульствует Есенин. <…> В самом деле, никогда не богохульствует безразличный к вере. Зачем бы он стал? Да и вышло бы бледно, не говоря уже о том, что это не доставило бы ему никакого удовольствия. Богохульствует богоборец: богоборец же всегда носит покаяние в сердце своем. Это не решающееся высказаться покаяние богохульников и вычитываешь из бахвальства стихов…» (в его кн. «Новая русская поэзия», Берлин, 1923, с. 141–142). Чуть позже в таком же духе высказался П.Д.Жуков (журн. «Зори», Пг., 1923, № 2, 18 ноября, с. 10).

В 1924–1925 годах более или менее беглые упоминания «Инонии» содержались в работах о Есенине таких авторов, как Л.И.Повицкий (газ. «Трудовой Батум», 1924, 8 июня, № 128), И.В.Грузинов (Гост., 1924, № 1(3), с. <17>), Г.Лелевич (журн. «Октябрь», М., 1924, № 3, сентябрь-октябрь, с. 181; вырезка — Тетр. ГЛМ), А.Б.Селиханович (Бак. раб., 1924, 25 сентября, № 217; вырезка — Тетр. ГЛМ), В.Л.Львов-Рогачевский (в его кн. «Новейшая русская литература». 2-е изд., испр. и доп., М. (обл.: М. — Л.), 1924, с. 319–320), Б.Маковский (газ. «Полесская правда», Гомель, 1925, 17 мая, № 111; вырезка — Тетр. ГЛМ), И.С.Ежов (в кн.: «Русская поэзия XX века: Антология», М., 1925, с. XLVI). Лишь А.К.Воронский (в своем литературном портрете Есенина) уделил «Инонии» много внимания:

«Революция во многом все-таки преобразила поэта. Она выветрила из него затхлую, плесенную церковность: „Проклинаю я дыхание Китежа <и т. д.>“. Это — хорошо по существу: с Китежем и с часословом в эпоху социальной революции, в век сверхкапитализма и сверхимпериализма далеко не уедешь. Но старый Китеж можно подменить новым, вместо древнего часослова можно попытаться написать другой, свой. Так оно на самом деле и есть у Есенина. <…> для Есенина его рай, его „Инония“ — не метафора, не сказка, не поэтическая вольность, а ожидаемое будущее.

<…> „Инония“ представляет значительный шаг вперед, так как знаменует отход от церковности к реальному миру. <…> „Инония“ Есенина есть идеал нашего мелкого трудового собственника-крестьянина. Века крепостного, помещичьего, полицейского гнета воспитали в нем жажду покончить со старым <…>. Эта жажда лучшего, иного, несомненно, в борьбе с царизмом, с крепостничеством сыграла крупнейшую и благотворнейшую роль. Своеобразно, с мистикой, в нарочитых, имажинистских образах Есенин отразил это в своих стихах об „Инонии“, прокляв „Радонеж“ и „тело Христово“.

<…> Революция наша, безусловно, несет крестьянству избавление не только от гнета помещика и царской опричнины, но и от капитализма, но несет его совсем по-иному, чем полагал Есенин. Рабочий, руководящий революцией, уничтожая капитализм, совсем не намерен отказать в гостеприимстве железному гостю. Наоборот, его социализм — индустриальный, совсем непохожий на примитивную мужицкую „Инонию“ с сыченой брагой» (Кр. новь, 1924, № 1, январь-февраль, с. 276–279).

Спустя почти полтора года, полемизируя с А.К.Воронским, А.А.Туринцев, в частности, отмечал: «…сказав:

Я иным Тебя, Господи, сделаю,
Чтобы зрел мой цветочный луг,

неминуемо — „Проклинаю я дыхание Китежа и все лощины его дорог“, но сейчас же, сейчас же — „обещаю Вам град Инонию, где живет Божество живых“. Нет, сколько бы ни извинялся Есенин <…> за „самый щекотливый этап“ свой — религиозность, сколько бы ни просил читателя „относиться ко всем его Иисусам, Божьим Матерям и Миколам как к сказочному в поэзии“,[13] для нас ясно: весь религиозный строй души его к куцему позитивизму сведен быть не может. И после того, как одержимое требование преображения, жажда обрести немедленно же обетованную Инонию чуда не произвели — отчаяния, богоотступничества — нет. По-прежнему взыскует он нездешних „неведомых пределов“. Неизменна его религиозная устремленность, порыв к Божеству…» (журн. «Своими путями», Прага, 1925, № 6/7, май-июнь, с. 26).