Том 2. Тем, кто на том берегу реки

Лунин, Пущин, Сергей Муравьев-Апостол, Карамзин… Пущин и Муравьев попытались выправить историю вооруженной рукой. Лунин и Карамзин – пером. Для каждого из них это был «подвиг честного человека».

Повесть о Пущине, «Большой Жанно», имитирующая воспоминания самого Ивана Ивановича, – отчаянной смелости эксперимент. Прием этот не был изобретен Эйдельманом. Он, разумеется, прекрасно знал классические образцы этого жанра. Например, великолепный роман Маргерит Юрсенар «Записки Адриана». Знал он и «Имматрикуляцию Михельсона» – записки генерала Михельсона, победителя Пугачева, с поразительной достоверностью сочиненные Яаном Кроссом. Знал повесть нашего общего друга Юрия Давыдова «Завещаю вам, братья» – историю народовольца Александра Михайлова, рассказанную по воле Давыдова Владимиром Зотовым.

Но Франция это Франция, генерал Михельсон мало волновал советскую критику и власти, Владимир Зотов – малоизвестный писатель, кому до него дело. Но Пущин – «первый друг, друг бесценный» Пушкина – это номенклатура. Этого Эйдельману, как мы помним, не простили, устроив отвратительную травлю в «Литературной газете». А для Эйдельмана «мемуары» Пущина были принципиальнейшим опытом. Подменив собой Пущина, этот образец человеческого достоинства и благородства, он получал стратегическое преимущество в своем споре с историей, с ее несправедливостью.

Издательство «Вагриус», в нарушение хронологии, начало издание с одной из самых блестящих книг Эйдельмана – «Грань веков», вышедшей в 1982 году. В том же году, что и «Большой Жанно». Есть смысл и в этом нарушении хронологии, и в этом хронологическом совпадении.

Несправедливость истории Эйдельман воспринимал как личную обиду. Он писал книгу о деспоте и самодуре Павле I, чтобы исправить эту несправедливость. Не несправедливость историков, но – истории. Он поставил своей целью – помимо всего прочего – показать, как «сила вещей» (а не просто суровая родительница) изломала изначально совсем неглупого и вполне способного к благородным порывам человека. Да, самодур, да, деспот – но мог быть иным! Все могло быть по-иному…

В самом подходе Эйдельмана к историческому процессу содержался плодотворный парадокс: сознавая неизбежность власти «силы вещей», он не желал мириться с властью этой «силы» над живым конкретным человеком.

Как историк с основательной академической подготовкой, он отнюдь не отрицал исторических закономерностей. Как мыслитель и художник, он был убежденным антидетерминистом. И продемонстрировал это в «Апостоле Сергее», книге о Сергее Муравьеве-Апостоле, в главе «Фантастический 1826-й», где развернул гипотетическую картину победы восстания Южного общества. Это – не только более благополучный, но и благородный вариант истории. Глава заканчивалась словами: «Не было. Могло быть». Такой интеллектуальный эксперимент проделал в свое время знаменитый Арнолд Джозеф Тойнби (не путать со старшим Арнолдом Тойнби, автором классического «Промышленного переворота в Англии XVIII века»). Тойнби написал изящное эссе, где исходил из того, что Александр Македонский не умер в 33 года, но победил болезнь и продолжил преобразование мира. Но от Александра Тойнби отделяли два с лишним тысячелетия – другой уровень ответственности. Для Эйдельмана XIX и XX века были единым пространством. Вся его неимоверная по интенсивности деятельность историографа, мыслителя, просветителя была по сути гигантским усилием не допустить распада «связи времен», утраты эталонных нравственных представлений, мечты о том, что «могло быть». В 1979 году на одной из подаренных мне книг он написал: «XIX век еще не кончился».

Глубокий исследователь того, что было, он был рыцарем того, что «могло быть», должно было быть, должно осуществиться в будущем…

Для меня реакция нашего общества на выход собрания сочинений Эйдельмана станет свидетельством интеллектуально-нравственного состояния российской интеллигенции. Всех ее слоев.

Признаюсь, я жду этой реакции с тревогой.

2004

Часть третья. Мои собеседники в историческом пространстве

Порвалась связь времен? Заметки об одном направлении современной исторической прозы

Слова: прошедшее, настоящее, будущее – имеют значение условное и переносное.

Вяземский

1

В конце 70-х годов позапрошлого века Лев Николаевич Толстой, измученный многолетней яростной борьбой с историческим материалом, но не оставляющий попыток написать роман из петровской эпохи, екатерининской эпохи, декабристской эпохи, в отрывке, условно обозначенном исследователями № 25 (из петровского романа), неожиданно попытался применить совершенно новый прием: