Том 2. В стране любви. Марья Лусьева

– Хорошо, – покорно сказала Фиорина, – я возьму другой. У Фузинати выбор большой. На одну меня три сделано. А вы – что же? Разве жениться в Милане собираетесь и боитесь, что дойдет о вас до невесты дурная слава?

– Какие невесты! Но – согласитесь – самой же вам приятнее…

– Чтобы принимали меня за порядочную женщину? Как видите, я целый день о том старалась. Но в театре – бесполезно, это не пройдет. Меня слишком знают… Но вы, пожалуйста, не бойтесь, что компрометируете себя, сидя в ложе со мною. Будь вы жених, другое дело, а для человека свободного или, хотя женатого, но уже не первой молодости, это – быть в театре с шикарною девкою, как ваша покорная слуга, – не только дозволительно, но даже шик известный. А уж я лицом в грязь не ударю!

– Не сомневаюсь… Значит, завести вас домой?

– Да, домой.

– А нас куда же вы намерены подкинуть?

– Боже мой! Как будто мало кинематографов? Даже лучше будет так: я покажу вам лучший, в галерее Виктора Эммануила, под соборным портиком, – вы посмотрите представление, а я тем временем переоденусь и опять найду вас там… Обедать мы можем рядом, в галерее же, у Савини. Туда, если хотите, – улыбнулась она Тесемкину, – можно и вашу Ольгу пригласить.

– А к себе нас не зовете? – спросил Вельский. Она засмеялась.

– Обедать? Саломея не такая блистательная кухарка, чтобы ее макароны al sugo[317], приготовленные на бензинке, могли прельстить двух знатных иностранцев.

– Бог с нею, с вашею Саломеей! Зачем нам обед? Просто – чем смотреть глупые кинематографические картины, мы могли бы пробыть это время у вас…

– Вы решительно хотите обогатить нашего Фузинати! Нравы думаете изучать? Так – право же, даю вам честное слово, в это время, entre chien et loup[318], не стоит: сейчас все спросонья, и нет у нас никаких нравов… Единственное развлечение, которое я вам могу предложить, это – партию в пикет или в шестьдесят шесть с Ольгою или Мафальдою, или другою какою-нибудь из соседок, потому что Саломея мне нужна для туалета… Если вам не жаль заплатить за такое сомнительное удовольствие по двадцати франков…

– Ах ты, Господи! Опять такса?

– А вы думали, как капиталы-то составляются? Надо же Фузинати мадонн-то одевать!

– То есть?

– А у него такая кружка стоит в привратницкой – на одеяние мадонны. Вот за вечерний туалет получит он с меня двадцать-тридцать франков и сейчас же из них пять сольдо в кружку. Двадцать квартиранток в трущобе его, – считайте, что с каждой отчислится для кружки хоть по два сольдо в день, вот уже, стало быть, две лиры, в месяц – шестьдесят, в год – семьсот двадцать – на самом деле больше тысячи набирает. Раз в год вынимает всю сумму и покупает на эти деньги одеяние для мадонны в какую-нибудь церковь. Когда у нас в Милане была выставка, торговля шла великолепно, работали день и ночь, так он трех мадонн одел… каждая в тысячу франков обошлась ему… Вот мы и у берлоги… Так вы во что бы то ни стало желаете войти ко мне?

– А вы, милая Фиорина, кажется, во что бы то ни стало не желаете, чтобы мы вошли?

Фиорина замялась, стоя у автомобиля.

– Не то чтобы… – пробормотала она, – и я даже не имею никакого права не желать… Напротив, в хозяйских интересах, должна бы вас уговаривать… Но откровенно сказать вам: я не совсем уверена, все ли ладно у меня в доме, и потому на сердце скребут маленькие кошечки… Видите, как обстоятельства-то сложились: собственно говоря, вот уже сутки, что я с моей Саломеей двумя словами не перекинулась, – а она, по нездоровью своему, все время сидела дома, – и теперь, как знать, в каком настроении я ее найду…

– Пьет она у вас, что ли? – без церемонии спросил москвич.

Фиорина, смущенная, отвернулась.

– Пьет… что значит – пьет?.. кто не пьет?.. Пьяною Саломею видят не чаще, чем других. Нет, не то, а – знаете ли – когда меня долго дома нет, соседки к ней ходят, глупости и вздоры всякие переносят, стараются нас поссорить… Я же говорила вам – насчет Мафальды. Она пользуется каждою минутою, когда меня нет дома, чтобы напеть ей в уши разные сплетни, – авось освирепеет Саломея и разобьет нашу дружбу с Ольгой… А она, знаете, преревнивая и премнительная… И, когда навинтят ее хорошенько на это, так – что же скрывать? – приятнее в лесу с тигрицею дикою повстречаться, чем с Саломеей… Так что уж лучше бы мне одной… Впрочем…

Она стукнула ручкою двери, которая немедленно отворилась, и в светлом пятне ее показалась, подобная гному, маленькая искривленная фигурка Аличе.

– А-га-га! – пропищала она и продолжала на миланском наречии, насмешливо приседая на пороге и кивая головенкою с надменным взглядом сверху вниз, – великая госпожа Фиорина изволила наконец пожаловать восвояси…

– Почему ты отпираешь? – отрывисто и с заметным испугом спросила Фиорина. – Где Фузинати?

– Фузинати… Эти господа войдут?..

– Я не знаю… Мы проведем вечер вместе, но… Ты скажи мне: как Саломея?

Аличе скорчила гримасу – совсем маленький дьяволенок на шабаше – и щелкнула языком:

– Саломея твоя пьяна, как винный погреб, и спрашивает тебя каждую минуту.