Том 2

— Потом, — снова заговорил фламандец, — человек он вороватый, его судили согласно нашему городскому праву, потому что он собирался совершить в моем доме нечистое дело, противное приказу.

— Это уж дело другое, — отозвался управляющий. Фламандец не унимался и добавил вот что:

— Это дело — уже третье, и замолчать я его никак не могу, потому как оно направлено противу воли нашего доброго короля.

Едва прозвучало имя короля, управляющий поскреб в затылке, вытянул нос на треть его длины и разинул рот. К черту, не желал он, чтобы тут произносили всуе это имя. Отчего? Ему представлялось, что Иглавские горы — малое королевство. Он во что бы то ни стало желал управлять им один. Сумки его были бездонны, в них могли поместиться два здоровых куска серебра, язык у него был подвешен хорошо, палачи были беспощадные, войско состояло из пятидесяти наемников, защищенных надежными панцирями (ведь столько мастеров, согнанных со всех концов света, было у него в подчинении), а ежели у человека приятельские отношения с палачом и все у него в повиновении и страхе — отчего ему держаться за королевскую мантию?

Пока в голове господина управляющего копошились подобные соображения, фламандец разглагольствовал о Петровых прегрешениях и рисовал его чуть ли не убийцей.

— За свои провинности Петр легко мог бы лишиться головы, но ежели милостивый король желает, чтоб он предстал перед судом, а из горной деревушки был изгнан, я должен исполнить его волю, ибо король есть король и его волю должно исполнять во всех концах Чешской земли, — вымолвил управляющий, соображая, что кто-нибудь из его родственников мог бы взять Петровы печи себе.

По всему этому — по нашей истории, которая будет иметь свое завершение, — прекрасно видно, что дух управляющих и Полупанов надежно сработан и совпадает в целенаправленности. Короче: бывший житель Фландрии желал того же, что и управляющий. В препирательстве, которое при этом возникло, разумеется, ничего не было произнесено открыто, и Петр стоял средь них болван болваном. Под сапогами какого-то верзилы скрипнули ступеньки, внизу у входа еще один разбойник оттачивал острие своего копья, а со двора сюда доносились крики и удары. Такие звуки мужества не придают!

Вы считаете себя героем? Ненавидите бесправие, и при одном взгляде на избиваемого слабого человека в вас бунтует кровь? Ах, попробуйте улизнуть, коли вас изловили! Враз проглотите свое возмущение, или вам укоротят вашу щегольскую фигуру и не на что будет водрузить вашу шляпу!

Подобная мудрость жила у Петра в крови, и желание мстить провалилось куда-то на дно его растревоженной души.

— Ну как? — спросил фламандец и поставил ногу в тесном шкорне на лавку, которая известна была как «лавка справедливости».

— Бери! Высокородный король, да будет восхвалено его имя, желает этого, а я, его прислужник, — не смею его ослушаться.

— А печи? — спросил Ханс.

— Та, в которой этот дьявол плавил руду незаконно, отойдет королю!

Ханс по прозванию Каан хитро прищурился, а поскольку от роду был терпим и уживчив, поскольку был сама доброта, то удовлетворился тем, что досталось.

МОЛОТ И НАКОВАЛЬНЯ

Дней пять спустя к селу Мликоеды подошла небольшая процессия. Ханс, рассевшись на хребте могучей кобылы, бормотал молитву и поглядывал на бродячего пса, который, унюхав дичь, свесив голову, трусил сбоку от его коня. Где-то у края тучи каркал ворон, и эта птица, и этот пес, и туча возбуждали тягостные мысли. Да и как иначе, ведь в печальной процессии ехал на лошади и Петр: руки у него были связаны за спиной, и он с трудом удерживался в седле. Болтался, будто мешок с горохом, и двое слуг Ханса нежно подпирали его.

Когда процессия подъехала к деревне, какой-то челядинец, заметив ее, перекрестился.

Шедшая впереди старушка, которую они обогнали, тут же скрылась за деревом.

На повороте дороги процессию с фламандцем во главе увидел малый ребенок, которого мать посадила на зеленой меже, чтоб успеть нажать немного травы; ребенок протянул к Петру ручки и заплакал навзрыд.

Процессия добралась до мликоедовских гумен, и тут бывший кузнец свалился с лошади и потерял сознание.

— Развяжите ему руки, — сказал Ханс, — и брызните в лицо водой!

Слуги оставили своего господина, склонившегося над кузнецом, и пошли искать колодец, и пропадали так долго, что челядинец, который увидел их раньше других, и старуха, и мать, которая положила ребенка в траву, без труда их обогнали, сделав при этом большой крюк и не глядя в их сторону, поскольку очень боялись. Вломившись в Неткины двери, челядинец сказал:

— Видел я ворона на горизонте и какого-то господина, у которого над людьми страшная власть. Человек этот похож на того, кто ночевал у тебя и привел к тебе сына. А что до того, кто был связан, ей-ей, я узнал в нем Петра.

Челядинец еще не все сказал, как в дом вошла старуха со словами:

— По небу летит черная туча, погода портится, и видела я одного, кто упал с коня, лицо у него честное. А у того, кто его бил, лицо как у сыча.

Следом за ней пришла мать с ребенком на руках и сказала: