Том 20. Плодовитость

Так же как Александр, он жил случайными доходами, и с тех пор как мамаша Муано отправилась умирать в больницу, истощенная бесконечными родами, нищенской жизнью и полным развалом семьи, никто даже не знал, где он ночует. Ей минуло шестьдесят, по она сгорбилась, как дряхлая старуха. Папаша Муано, старше ее на два года и такой же скрюченный, с почти парализованными ногами, превратился в жалкую развалину — следствие тяжелого полувекового труда — и вынужден был оставить завод; в доме у них ничего не осталось, кроме жалкого тряпья. Папаша Муано, к счастью, получал небольшую пенсию, которую ему выхлопотал Дени. Но старик впал в детство, отупев от изнурительной работы, ибо, подобно кляче, всю свою жизнь не вылезал из упряжи; он пропивал последние гроши, не выносил одиночества, ноги отказывались ему служить, руки так дрожали, что он не мог даже раскурить трубку. В конце концов ему пришлось поселиться у своих дочерей — Норины и Сесиль, ибо из всей семьи только у них хватило сердца приютить старика отца. Они сняли ему комнатушку на пятом этаже, прямо над своей, присматривали за ним, тратили его скудную пенсию на его же пропитание и содержание, докладывая немало своих денег. Итак, говорили они с веселым и мужественным видом, у них теперь два ребенка, малый и старый, — нелегкое бремя для двух женщин, которые зарабатывают всего пять франков в день, с утра до ночи клея коробочки. По незлобивой иронии судьбы папаша Муано нашел пристанище именно у Норины, у дочери, изгнанной и проклятой им за дурное поведение, у этой потаскушки, опозорившей всю семью. Теперь он целовал у нее руки, когда она, боясь, как бы он не спалил себе копчик носа, помогала ему разжечь трубку.

Но старое гнездо Муано было безнадежно разрушено, семья разлетелась в разные стороны, рассеялась кто куда. Одна лишь Ирма, удачно выйдя замуж, жила счастливо, разыгрывала знатную даму и до того загордилась, что не желала видеть ни братьев, ни сестер. Виктор, вернувшись на завод, снова стал там работать, как работал отец, — упрямо и слепо тянул все ту же лямку. Он женился, и теперь, хотя ему еще не было тридцати шести лет, произвел на свет шестерых детей, трех девочек и трех мальчиков, уготовив тем самым своей жене незавидную судьбу мамаши Муано: ночи безрассудных утех после полуголодных дней, частые роды, тяжелый домашний труд, — словом, молодую ждал тот же конец, что и старуху, — болезни, неизбывная усталость, а дети их, не ведая, что творят, в свою очередь, будут по их примеру плодить проклятый судьбой род бедняков. Еще более трагическая участь была уготована Эфрази. Несчастной женщине, искалеченной хирургическим вмешательством, не посчастливилось умереть вовремя. Перестав быть женщиной, она превратилась в беспомощную калеку, не вставала с постели, не в силах была пошевельнуться, однако продолжала жить, все понимая, видя и слыша. Словно из незасыпанной могилы, она долгие месяцы наблюдала, как рушится то немногое, что осталось от их семьи. Она стала как бы неодушевленным предметом, муж поносил ее, г-жа Жозеф, сделавшись полновластной хозяйкой дома, издевалась над ней, оставляя ее по целым дням без воды, швыряла ей корки, как больному животному, подстилку которому и то ленятся сменить. Но запуганная и униженная Эфрази смирилась со всем. Самое страшное было то, что трое детей, девочки-близнецы и мальчик, предоставленные самим себе, оказались во власти улицы и постепенно скатывались на дно. Кончилось тем, что Бенар, муж Эфрази, начал пить вместе с г-жой Жозеф, не выдержав страшной и гнетущей атмосферы, воцарившейся в их доме. А потом начались драки; они колотили все, что попадало под руку, прогоняли детей, которые возвращались домой рваные и грязные, с карманами, полными краденых вещей. Дважды Бенар исчезал из дому на целую неделю. В третий раз он вообще не вернулся. Когда пришел срок платить за квартиру, г-жа Жозеф, в свою очередь, ушла с каким-то мужчиной. Это был конец всему. Эфрази пришлось попросить, чтобы ее поместили в богадельню Сальпетриер; детей же, оставшихся без крова, бросили на произвол судьбы. Мальчик так больше и не появлялся, словно его поглотила парижская клоака. Одна из девочек-близнецов, которую подобрали на улице, умерла на следующую зиму в больнице. Вторая, Туанетта, худая до ужаса, светловолосая девчонка, со взглядом и зубами волчицы, ночевала под мостами, на дне карьеров, жила в ночлежках, начала заниматься проституцией с десяти лет, а к шестнадцати уже понаторела в разврате и воровстве. Так повторилась история Альфреда, но в еще более страшной форме, ибо здесь шла речь о покинутой, отравленной улицей девушке, которую на каждом шагу подкарауливало преступление. Встретившись, дядя и племянница решили жить вместе, но никто точно не знал, где они ночуют, хотя предполагали, что парочка нашла себе приют в Мулино, в печах для обжига извести.