Том 20. Плодовитость

Однажды, в дождливый и ветреный день, г-жа Анжелен засиделась у Норины. Прошло всего два часа с тех пор, как она начала свой обход. В руках она держала сумочку, набитую золотыми и серебряными монетами, которые ей предстояло еще раздать. Папаша Муано тоже находился здесь, он удобно сидел на стуле, покуривая трубку. Г-жа Анжелен принимала большое участие в его судьбе и старалась выхлопотать ему ежемесячное пособие.

— Если бы вы только знали, — говорила она, — как страдают бедняки зимой. Их так много, а всем мы помочь не можем. Вам еще повезло. Я знаю таких, которые ночуют прямо на мостовой, как собаки, и таких, у которых нет угля, чтобы протопить жилье, нет ни единой картофелины, чтобы прокормиться. Ах, если бы вы видели бедных крошек. О, господи боже мой! Детишки валяются прямо в этой грязи, раздетые, разутые, и растут они лишь для того, чтобы погибнуть в тюрьме или на эшафоте, если раньше их не унесет чахотка.

Она вздрогнула, прикрыла глаза, словно желая прогнать страшное видение нужды, позора, преступлений, с которыми ей приходилось сталкиваться при каждом своем посещении этого ада обездоленного материнства, проституции и голода. Она возвращалась после своих обходов бледная, безмолвная, не осмеливаясь рассказать обо всем, с чем соприкоснулась там, на самом дне человеческого падения. Иной раз, трепеща от страха, она вглядывалась в небеса, вопрошая, какое еще мщение уготовано этому граду, проклятому богом.

— О! — прошептала она. — Да простятся им заблуждения за все их муки!

Папаша Муано слушал ее с таким видом, словно понимал каждое слово. Он с трудом вынул трубку изо рта, ибо даже это движение требовало от него, целых пятьдесят лет сражавшегося с железом, орудовавшего молотом и сверлом, огромных усилий.

— Нужно только хорошо себя вести, — глухо пролепетал он, — труд за все вознаграждает.

Он хотел снова взять трубку в рот, но не смог. Его руки, пораженные анкилозом — следствие тяжелого труда, — дрожали. Норине пришлось подняться и помочь ему.

— Бедный отец! — вздохнула Сесиль, которая, не прекращая работы, вырезала картон для коробочек. — Что бы с ним сталось, если бы мы его не приютили? Уж поверьте, Ирма со своими шляпками и шелковыми платьями ни за что не взяла бы его к себе.

Между тем маленький сынишка Норины ни на шаг не отходил от г-жи Анжелен; он отлично знал, что в те дни, когда, их посещает эта добрая дама, вечером обязательно будет что-нибудь вкусненькое. Он смеялся, его светлые глазенки, взъерошенная золотистая головка и свежее личико так и лучились радостью. Заметив, с каким любопытством он ждет, когда же она откроет свою сумочку, г-жа Анжелен растрогалась.

— Подойди же, поцелуй меня, дружочек, — сказала она.

Не было для нее слаще награды, чем поцелуй ребенка в этих бедных семьях, куда она приносила каплю радости… Глаза ее наполнились слезами, когда малыш весело бросился ей на шею, и она снова повторила, обращаясь к матери:

— Нет, нет, вам не на что жаловаться, есть куда более несчастные люди, чем вы… Я знаю одну женщину, которая ради того, чтобы иметь такую крошку, согласилась бы и нуждаться, и клеить коробки с утра до ночи, и жить уединенно в маленькой и бедной комнатушке, которую это дитя до краев наполняет солнцем… О, боже праведный! Если бы вы только захотели, если бы мы могли с вами поменяться ролями!

Тут она умолкла, чтобы не разрыдаться. По-прежнему кровоточила открытая рана — ее бездетность: ребенок, появление которого она сначала откладывала, затем так страстно ждала и который так и не родился… Супруги старились теперь в горьком одиночестве, занимая на улице Де-Лилль три тесные комнатки, выходившие во двор, они жили на те деньги, которые она получала за свою работу инспектора, добавляя к этому то немногое, что уцелело от их состояния. Бывший художник, некогда блестящий кавалер, совершенно ослеп. Он стал теперь как бы вещью, жалкой вещью. По утрам жена усаживала его в кресло и находила в той же позе вечером, когда возвращалась домой из своих походов в ужасающую нищету, к преступным матерям и к мученикам-детям. Муж не мог ни поесть, ни лечь без чужой помощи, у него не было никого, кроме нее, он стал ее ребенком, как он сам же говорил. От этих горько-насмешливых слов оба плакали. Ребенок? Да, наконец-то она обзавелась ребенком, и этим ребенком стал он, ее муж! Старое несчастное дитя, которому в неполные пятьдесят лет можно было дать все восемьдесят, дитя, мечтавшее о солнце в своей безысходной черной ночи, в долгие часы одиночества, И г-жа Анжелен завидовала Норине не только потому, что у той есть ребенок, но и потому, что этот старик, курящий трубку, этот искалеченный трудом человек видит, а следовательно, живет.

— Не надоедай тете, — сказала Норина своему сыну; ее взволновал расстроенный и грустный вид г-жи Анжелен. — Поди поиграй!