Том 20. Плодовитость

О, господи, что он знал? Да он знал все. Он стал рассказывать медленно, неторопливо, словно в забытьи. Он все видел, обо всем знал: и о беременности Норины, и о деньгах, которые Бошен дал ей на роды в заведении акушерки Бурдье, и о ребенке, отправленном в воспитательный дом, а затем к кормилице в Ружмон, откуда тот позднее скрылся, украв триста франков. Ему — даже было известно, что этот юный лоботряс, попав в Париж, вел достаточно гнусную жизнь.

— Но кто вам об этом рассказал? Откуда вы все это знаете? — в сердцах закричала она, не в силах скрыть тревоги.

В ответ он лишь широко и неопределенно повел рукой, включив в этот жест и дом Бошенов, и весь завод. Он все знал, кое-кто говорил с ним об этом, кое-что он сам слышал, кое о чем догадался. Он даже точно не мог вспомнить, откуда он об этом знает. Но он знал.

— Понимаете, когда человек больше тридцати лет прослужит на одном месте, все как-то само собой откладывается у него в памяти… Я все знаю, знаю все…

Она вздрогнула; воцарилось глубокое молчание. Моранж уставился на пылавший в камине огонь, словно весь ушел в свое печальное прошлое, которое он носил в душе под оболочкой скромного и старательного служащего. Констанс, поразмыслив, решила, что все обернулось к лучшему, все стало ясно и определенно. Поскольку Моранж знает, ей остается только с обычной своей волей и решимостью воспользоваться им как послушным орудием.

— Совершенно верно! Тот самый Александр-Оноре, дитя из Ружмона. Наконец-то я разыскала этого мальчика… А известно ли вам, что я двенадцать лет его искала, совсем было уже отчаялась, думала даже, что его нет в живых?

Он утвердительно кивнул головой, и Констанс продолжала говорить. Рассказала о том, как она было совсем отказалась от своих замыслов, как вдруг сама судьба пришла ей на помощь.

— Словно гром грянул… А было это в то самое утро, когда вы застали меня в таком волнении. Моя золовка Серафина, которая не балует меня своими посещениями, — пожалуй, и четырех раз в год у нас не бывает, — к немалому моему удивлению, явилась в десять утра. Вы ведь знаете, она в последнее время стала очень странной, так что, признаться, вначале я не очень-то прислушивалась к ее словам. Она рассказала мне историю какого-то молодого человека, с которым ее познакомила одна дама. Этот несчастный молодой юноша сбился с пути, попал в дурную компанию, и его необходимо спасти, протянуть ему руку помощи. И вы представляете себе, как я была поражена, друг мой когда она, уже не таясь, сообщила о том, что случай помог ей обнаружить… Поверьте, это сама судьба пожелала прийти мне на помощь.

И действительно, все получилось самым невероятным образом. Серафина в последние годы окончательно лишилась рассудка, чудовищно страдала от преждевременной дряхлости и увядания, наступивших после дурацкой операции, от которой она ждала чуда, верила, что обретет право на безнаказанные наслаждения. В страстной погоне за утраченными радостями любви, она снова пустилась в разгул, не брезговала самыми грязными притонами, самым чудовищным развратом. О ее необычайных похождениях ходили поистине фантастические слухи, а потом при содействии одной своей приятельницы, особы весьма добродетельной, она возымела странную идею — тоже сделаться дамой-патронессой благотворительного общества, ставившего своей целью поддерживать и обращать на путь истины юных преступников, выпущенных из тюрьмы. Некоторым из них она даже давала приют в таинственных апартаментах первого этажа своего особняка на улице Мариньян. Предоставляя своим питомцам пропитание и ночлег, отгородившись наглухо закрытыми ставнями от людских взглядов, Серафина жила с ними в самой тесной близости, что граничило с полным безумием. И должно же было случиться, что однажды вечером какой-то из ее молодых приятелей привел к ней Александра, здоровенного парня тридцати двух лет, освобожденного накануне после шести лет тюремного заключения. Целый месяц он был полновластным хозяином дома; затем, когда однажды утром, в порыве откровенности, он поведал ей свою настоящую историю, назвал имя своей матери, Норины, рассказал о Ружмоне, о тщетных попытках найти своего богача отца, Серафину вдруг осенило: она поняла, откуда у нее подчас возникало ощущение, что она когда-то уже видела этого юношу, а сходство его с Бошеном рассеяло ее последние сомнения и эта случайная встреча, толкнувшая ее в объятия побочного племянника, это скандальное сожительство, в котором было что-то трагически роковое, очень ее позабавило, как-то встряхнуло ее, нарушив привычное течение жизни. Бедный мальчик! Не могла же она оставить его у себя, она ему даже ничего не рассказала о своем удивительном открытии, опасаясь неприятностей. Но, зная о безуспешных розысках, которые предпринимала Констанс, она пришла к ней поделиться этой историей, тем более что была уже порядком пресыщена своим последним приключением и вновь познала адские муки неудовлетворенного желания, ибо этот негодяй устраивал ее не более, чем первый встречный.