Том 20. Плодовитость

— Кого я вижу! — весело воскликнул Дени, заметив отца. — Какой добрый ветер занес тебя сюда? Давай позавтракаем вместе. Но я сам на холостяцком положении, только в понедельник поеду за Мартой и детьми в Дьепп, они провели там изумительный месяц.

Потом, когда Дени узнал, что мать больна, что жизнь ее в опасности, он сразу помрачнел, забеспокоился:

— Мама больна, больна опасно! Что я слышу? А я думал, что это просто переутомление, легкое недомогание… Скажи, отец, что же случилось? Вы что-то от меня скрываете, у вас, должно быть, неприятности?

И он выслушал исповедь отца, очень ясную, очень подробную, ибо Матье решился наконец сказать сыну все. Дени был глубоко потрясен услышанным, он словно оказался лицом к лицу с неизбежной катастрофой, которая отныне угрожала и его жизни. И он гневно воскликнул:

— Вот как! Значит, это мои милые братцы довели мать до такого состояния своей идиотской ссорой! Я знал, что они не ладят, мне сообщили кое-какие печальные подробности, но я никогда бы не подумал, что мама и ты настолько этим сражены, что не хотите никого видеть, чуть ли не умереть готовы… Ну уж нет, нет, этому надо положить конец! Я немедленно повидаюсь с Амбруазом. Давай поедем к нему завтракать и решим все на месте.

Ему надо было отдать кое-какие распоряжения, и Матье спустился вниз, на заводской двор, где решил подождать сына. За десять минут, что он в раздумье шагал по двору, далекое прошлое воскресло в его памяти. Когда-то он был здесь мелким служащим и каждое утро пересекал этот двор, приезжая из Жанвиля с тридцатью су в кармане, на завтрак. Это был все тот же уголок заводского царства, с главным корпусом, украшенным большими часами, те же цехи и склады, настоящий городок серых строений, над которыми возвышались две огромные, без устали дымившие трубы. Его сын еще расширил этот город труда, застроив зданиями обширный прямоугольник заводской территории, примыкавший одной стороной к улице Федерации, а другой — к бульвару Гренель. А вот и стоящий в углу хозяйский особняк с фасадом на набережную, которым так гордилась Констанс: кирпичное здание, облицованное белым камнем. Здесь, в своей маленькой гостиной, обтянутой желтым шелком, она принимала гостей, словно королева индустрии. Восемьсот человек работало тут, земля дрожала от непрерывного грохота, завод превратился в одно из крупнейших предприятий Парижа, он выпускал мощные сельскохозяйственные машины, могучие орудия для обработки земли. И отныне его сын волею судеб стал признанным главой этой отрасли промышленности, а его невестка, мать трех очаровательных шустрых ребятишек, принимала теперь своих гостей в желтой, обтянутой шелком гостиной.

И когда растроганный воспоминаниями Матье посмотрел вправо на флигель, где когда-то жил с Марианной и где у них родился Жерве, ему поклонился проходивший мимо старый рабочий.

— Добрый день, господин Фроман.

Матье узнал Виктора Муано; в пятьдесят пять лет тот выглядел куда более старым, более изможденным, чем его отец в ту пору, когда матушка Муано привела сюда своих мальчуганов, еще не созревших для тяжелого труда, надеясь, что Молох примет ее жертву. Поступивший на завод шестнадцатилетним подростком, Виктор уже около сорока лет гнул спину у наковальни. Так начал он свой жизненный путь, единственный, уготованный ему судьбой, познал непосильный труд вьючного животного, подобно своему отцу, отупевшему, смятому колесом нужды и несправедливости.

— Здравствуйте, Виктор. Ну, как дела?

— Эх, господин Фроман, стареем! Пора уже подумать и о том свете… Только бы не кончить свои дни под омнибусом!

Он намекал на смерть отца, папаши Муано, попавшего под омнибус на улице Гренель и подобранного с переломанными ногами и пробитым черепом.

— Впрочем, не все ли равно, от чего помереть! Чем скорее, тем лучше… Отцу еще повезло, он пристроился у Сесиль и Норины. Кабы не они, он умер бы не под омнибусом, а с голода бы подох…

— У Норины и Сесиль все в порядке? — перебил его Матье.

— Как будто, господин Фроман. Насколько мне известно. Мы ведь, как вы сами понимаете, не часто видимся… И всего-то из всей нашей оравы осталось их двое, я да Ирма, но она от нас совсем отказалась с тех пор, как стала важной дамой. Эфрази, той повезло — она умерла, а разбойник Альфред исчез. Оно и к лучшему, нам всем дышать легче стало, уж больно я боялся, как бы он на каторгу не угодил… А как услышу что хорошее о Норине и Сесиль, прямо душа радуется. Норина ведь старше меня, ей скоро шестьдесят стукнет. Всегда она была здоровая, крепкая, да и сынок, говорят, вырос ей на утешение. Обе они работают, Сесиль все еще держится, хоть ее щелчком свалить можно. Славная у них семейка, две мамаши на одного мальчугана: ничего не скажешь, сумели вырастить из него хорошего парня.

Матье одобрительно кивнул головой и весело проговорил:

— Да ведь и у вас, Виктор, были сыновья и дочери, теперь, пожалуй, они сами уже папаши и мамаши.

Старый рабочий сделал неопределенный жест, словно показывая вдаль.