Том 22. Истина

— Да ну, папа, — не слишком почтительно перебил его Огюст, — уж мы наслышались твоих полковых историй. Ведь я сам только что из казармы, так ты уж мне не рассказывай!.. Чего только там тебе не наговорят, Шарль!

Огюст недавно вернулся с военной службы, а в октябре должны были призвать Шарля.

— Вы понимаете, — продолжал он, обращаясь к Марку, — я не могу поверить этой чепухе про пять миллионов, зарытых под деревом, которые будут откапывать при лунном свете… Во всяком случае, я считаю, что лучше всего было бы оставить Симона там, будет уж морочить нам голову, — так я и поверю, что он невиновен!

Это неожиданное заключение удивило и опечалило Марка, который радовался, слушая, как разумно рассуждает его бывший ученик.

— Что вы говорите? — недоумевал Марк. — Симон невиновен, подумайте, какую муку он переживает! Нам никогда не расплатиться за все перенесенные им страдания.

— Ну, его невиновность еще надо доказать. Чем больше я об этом читаю в газетах, тем больше путается у меня в голове.

— Потому что вы читаете всякие враки. Давайте разберемся. Ведь теперь доказано, что пропись принадлежала школе Братьев. Улика — оторванный уголок прописи, найденный у отца Филибена; грубая ошибка экспертов тоже выявлена, подпись и росчерк, несомненно, сделаны рукой брата Горжиа.

— Ничего этого я не знаю, не могу же я читать все, что печатают! Повторяю вам, чем больше мне объясняют, в чем дело, тем меньше я понимаю. В общем, раз эксперты и суд признали, что пропись принадлежит Симону, то, по всей вероятности, так оно и есть.

Он упрямо стоял на своем, как его ни убеждал Марк, который был очень огорчен: ему на мгновенье показалось, что Огюст мыслил более свободно, — нет, он по-прежнему был глух к истине и не способен ее воспринять.

— Ну, хватит, — решительно сказала г-жа Долуар; она была женщина простая и осторожная. — Извините меня, господин Фроман, я прошу в нашем доме больше не говорить об этом деле. Вы, конечно, вольны поступать, как вам угодно, я не могу вам указывать. Ну, а мы люди бедные, и нам не следует вмешиваться в то, что нас не касается.

— Но если бы одного из ваших сыновей, ни в чем не повинного, послали на каторгу, ведь вы не сказали бы тогда, что это вас не касается. А мы боремся именно за то, чтобы искоренить чудовищную несправедливость.

— Все это так, господин Фроман. Но моего сына не пошлют на каторгу, потому что я стараюсь быть в ладу со всеми, даже со священниками. Ведь сила-то на их стороне. А я вовсе не хочу наживать себе врагов.

Долуар, как добрый патриот, тоже захотел высказаться.

— Подумаешь, священники, плевать мне на них! Родина нуждается в защите, а правительство унижается перед Англией.

— Сделай милость, помолчи, — заметила жена. — Что правительство, что священники, какое нам дело до них. Был бы у нас всегда кусок хлеба, и то ладно.

И Долуару пришлось смириться, хотя перед товарищами он выставлял себя социалистом, толком не понимая, что это такое. Огюст и Шарль, правда, были грамотнее родителей, но все же соглашались с матерью; из-за недостатка образования они были готовы во всем сомневаться и коснели в тупом эгоизме: будучи невежественными, они не могли постичь закон человеческой солидарности, который требует, чтобы каждый обретал свое счастье в счастье всех людей. Одни только маленький Жюль был охвачен жаждой знания и с тревогой ждал, какой оборот примет дело.

Марк с огорчением понял всю бесполезность дальнейшего спора и на прощанье сказал г-же Долуар:

— Мы еще увидимся с вами, сударыня, и побеседуем; я все же надеюсь, что вы позволите Жюлю стать учителем.

— Да, да, господин Фроман. Но мы не можем истратить на это ни гроша, мы и так останемся в накладе.

Дома Марк погрузился в горькие думы. Он вспоминал, что в день ареста Симона тоже заходил сначала к Бонгарам, а потом к Долуарам. Эти жалкие люди ничуть не изменились: испытывая вечный гнет, обреченные на неблагодарный труд, они замкнулись в своем невежестве и равнодушии и ничем не интересовались из боязни навлечь на себя еще новые беды. Безусловно, их дети уже кое-чему научились, но познания их были сбивчивы, и они еще не в силах были постигнуть истину и действовать в ее духе. По сравнению с Фернаном Бонгаром, помыслы которого не простирались за пределы клочка его земли, Огюст и Шарль были более развиты, уже начинали рассуждать, не принимали на веру любую нелепую выдумку; но какой длинный путь еще предстоит пройти их детям и внукам, прежде чем их мысль окончательно освободится! Марк с грустью думал, что они продвигаются вперед крайне медленно, однако с этим следует мириться, если он хочет с прежней энергией продолжать свой тяжелый просветительный труд, дело освобождения масс.