Том 22. Истина

— Мне казалось, что я уговорил вас дать Леону педагогическое образование.

— Да что вы! Я устроил его у торговца искусственными удобрениями. Мальчику только минуло шестнадцать, а он уже зарабатывает двадцать франков в месяц… Сам же после мне спасибо скажет.

Марк с сожалением покачал головой. Он помнил Леона еще крошкой, на руках у матери. Позже, лет шести, он поступил в школу и учился до тринадцати лет; он был куда способнее старших братьев, и Марк возлагал на него большие надежды. Г-жа Савен, по-видимому, тоже очень жалела, что Леон не будет дальше учиться, — в ее прекрасных глазах отразилась грусть.

— Так что же вы мне посоветуете? — спросил Савен. — Очень вас прошу, пристыдите этого бездельника, пусть возьмется за работу. Вас он, может быть, послушается, ведь вы были его учителем.

Тут вошел Ашиль. С пятнадцати лет он служил рассыльным у судебного пристава и, хотя сейчас ему было уже двадцать два, до сих пор даже на хлеб себе не зарабатывал. Еще более болезненный, чем брат, он казался совсем мальчишкой, это был все тот же малодушный и коварный школьник, всегда готовый предать товарища, лишь бы избегнуть наказания. По-видимому, его удивил приход Марка; поздоровавшись, он сказал с плохо скрываемой злобой:

— Интересно, что появилось в «Пти Бомонтэ»? Газеты сегодня нарасхват. Наверно, опять об этом грязном деле.

Марк уже читал статью — бесстыдное, лживое оправдание брата Горжиа. Он решил узнать мнение молодых людей.

— Пусть «Пти Бомонтэ» пишет, что ей угодно, — хотя бы о зарытых в землю миллионах, — или нагло опровергает бесспорные факты, невиновность Симона несомненна.

Близнецы пожали плечами. Ашиль отвечал, растягивая слова:

— Ну, сказки о зарытых миллионах хороши только для дураков: газетчики действительно уж слишком заврались, это ясно всякому. Но нам-то какое дело?

— Какое вам дело? — озадаченно переспросил Марк.

— Ну да, я хочу сказать, что эта бесконечная история порядком всем надоела и нас совершенно не касается.

Марк заволновался:

— Вы меня огорчаете, друзья мои… Вы-то сами считаете Симона невиновным?

— Думаю, что так. Конечно, дело не совсем ясное, но если внимательно читать, пожалуй, скорее можно признать его невиновным.

— Но в таком случае неужели вас не возмущает, что его сослали на каторгу?

— Понятно, ему не сладко приходится. А сколько там еще таких же безвинно осужденных! Вообще я не возражаю, пусть его освободят. Но у каждого довольно своих собственных неприятностей, очень нужно портить себе жизнь из-за чужой беды!

Филипп тихо произнес:

— А я не думаю об этом деле, потому что не хочу даром расстраиваться. Если бы от нас что-нибудь зависело, тогда, конечно, мы обязаны были бы действовать. Но ведь мы бессильны, так, по-моему, уж лучше не обращать внимания и не вмешиваться.

Напрасно Марк возражал против такого равнодушия, в их трусливом эгоизме он усматривал низкое предательство. Ведь самые слабые, самые незаметные голоса сливаются в громовой протест, выражающий непреклонную волю народа. Никто не вправе уклоняться от выполнения своего долга, даже единичное вмешательство может изменить судьбу людей. Ошибочно думать, что цель этой борьбы — освобождение одного человека, — весь народ должен проявить единодушие, ибо, охраняя свободу другого, каждый защищает собственную свободу. И, кроме того, представляется такая прекрасная возможность осуществить задачу целого века, ускорить столь медленно совершающийся политический и социальный прогресс. С одной стороны все силы реакции, объединившиеся против безвинного страдальца, с целью поддержать ветхое здание католицизма и монархизма, с другой — все просвещенные и свободные умы, сплотившиеся во имя истины и справедливости в надежде на прекрасное будущее: стоит им сделать дружное усилие, и мракобесы будут погребены под обломками ветхого, источенного червями, шаткого здания. Дело Симона приобретало огромное значение; теперь речь шла не только об освобождении безвинного, но о муках человечества, ожидавшего избавления от вековых оков. Симон олицетворял освобождающийся французский народ, который стремился обрести человеческое достоинство и счастье.

Марк внезапно умолк, заметив, что Ашиль и Филипп ошалело уставились на него, моргая подслеповатыми глазками.

— Что вы говорите, господин Фроман! Уж очень много вы сюда припутали, мы и слушать вас не станем. Ничего мы не знаем, ничего сделать не можем.

Савен не вмешивался в разговор, только язвительно усмехался, едва сдерживая раздражение. Наконец его прорвало: