Том 25. Вождь окасов. Дикая кошка. Периколя. Профиль перуанского бандита

Дон Тадео, с сердцем раздираемым горечью, находился как бы в бреду, который угрожал превратиться в безумие, если б продолжился. Чем стремительнее становился бег, чем сильнее свирепствовала гроза, тем более дон Тадео увлекался. Глаза его пылали, кровь приливала к его голове, которая горела, как будто сжатая в тисках.

Иногда он поворачивал лошадь, невнятно вскрикивал, а потом вдруг вонзал в нее шпоры и летел во всю прыть, как бы преследуя мнимого врага.

Солдаты были испуганы ужасным припадком дона Тадео, не зная чему приписать его; исполненные горести при виде того, что вождь их находился таком несчастном состоянии, они скакали позади него, не зная каким образом возвратить ему рассудок, все более и более оставлявший его. Но топот их лошадей и их зловещий вид, казалось, еще более увеличивал безумие, которое овладевало несчастным доном Тадео.

Между тем отряд приближался к Вальдивии; уже в некотором расстоянии, несмотря на позднее время, сверкали бесчисленные огни по направлению к городу, который начинал выходить из мрака; мрачные контуры его довольно ясно обрисовывались на горизонте.

Дон Грегорио, самый верный друг дона Тадео, был убит, видя его в таком положении; он напрасно отыскивал средства заставить его опомниться и возвратить ему рассудок, который, может быть, мог бы угаснуть навсегда.

Время уходило, город был близко, что делать? Вдруг счастливая мысль промелькнула в голове дона Грегорио, как молния. Он пустил свою лошадь во всю прыть, уколов ее кинжалом, чтобы еще более увеличить быстроту ее бега. Благородное животное потупило голову и полетело как стрела.

Через несколько минут неистового бега дон Грегорио повернул свою лошадь, почти приподняв ее на задние ноги, и тотчас же поскакал назад как вихрь. Он и дон Тадео непременно должны были столкнуться.

Дон Грегорио на скаку схватил поводья лошади своего друга и вдруг остановил ее. Король Мрака вздрогнул и устремил пылающие глаза на человека, который так внезапно преградил ему дорогу. Все зрители этой сцены остановились с беспокойством и едва дыша.

— Дон Тадео, — сказал ему дон Грегорио торжественным тоном с упреком, — разве вы забыли донну Розарио, вашу дочь?

Когда дон Тадео услыхал имя своей дочери, судорожный трепет пробежал по всем его членам; он провел рукой по пылающему лбу и, устремив безумный взор на того, кто говорил с ним, вскричал раздирающим душу голосом:

— Дочь моя! О! Возвратите мне мою дочь!

Вдруг смертельная бледность покрыла его лицо, глаза его закрылись, он опустил поводья и упал бы на землю, если б друг его быстрее мысли не соскочил с лошади и не принял его на руки. Дон Тадео был без чувств. Дон Грегорио посмотрел на него с нежностью, взял его на руки как ребенка и положил на плащи, которые солдаты поспешили снять с себя, чтобы сделать из них ему постель.

— Он спасен! — сказал дон Грегорио.

Все эти грубые солдаты, которых никакая опасность не могла удивить или взволновать, вздохнули с облегчением, услыхав слово надежды, которой они однако не смели еще верить. Они повесили несколько одеял и плащей на ветви дерева, под которым лежал дон Тадео, чтобы укрыть его.

Безмолвные, неподвижные, стояли они, почтительно наклонившись, несмотря на дождь и ветер, и с беспокойством ожидали, чтобы тот, кого они любили как отца, возвратился к жизни.

Таким образом прошел целый час — век, в продолжение которого неслышно было ни ропота, ни жалобы. Дон Грегорио, наклонившись над своим другом, внимательно наблюдал за ним при свете факела, дребезжащий свет которого придавал этой сцене фантастический вид.

Мало-помалу судорожный трепет, потрясавший тело больного, утих; дон Тадео лежал совершенно неподвижно. Тогда дон Грегорио обнажил его правую руку, вынул кинжал и прорезал жилу. Сначала кровь не брызнула.

Однако ж через несколько секунд, черная капля, величиной с булавочную головку, показалась у отверстия раны; она постепенно увеличивалась и наконец упала вытесненная второй каплей и через две минуты кровь потекла из раны.

Присутствующие, наклонив головы вперед, внимательно следили за успехами кровопускания. Прошло довольно долгое время; кровь все текла сильнее и сильнее. Дон Тадео не подавал еще признаков жизни.

Наконец он сделал движение; зубы его, до сих пор остававшиеся сжатыми, пропустили вздох. Кровь потеряла свой черный цвет и сделалась красной. Дон Тадео раскрыл глаза и обвел вокруг спокойным и удивленным взором.

— Где я? — пошептал он слабо. — Что случилось?

— Слава Богу, теперь все кончилось, любезный друг, — отвечал дон Грегорио, приложив палец к ране и потом завязав ее куском своего носового платка, разодранного на бинты, — как вы нас напугали!

Дон Тадео сел и провел рукой по лбу, влажному от пота.

— Но что это значит? — продолжал он более твердым голосом. — Скажите мне, дон Грегорио, что случилось?

— Во всем виноват я, — отвечал тот, — хорошо еще, что мы отделались только страхом; по крайней мере, вперед я уже сам буду выбирать лошадей, а не поручу служителю.

— Объяснитесь, друг мой, я вас не понимаю… разве я упал?

— Еще бы! Да и как упали-то…