Том 25. Вождь окасов. Дикая кошка. Периколя. Профиль перуанского бандита

Французы с меланхолической задумчивостью присутствовали при пробуждении природы; небо было безоблачно; легкий душистый ветерок тихо шелестел листьями деревьев и цветами, росшими по берегам большого озера, на котором спокойно плавали бесчисленные стаи грациозных лебедей; лучи восходящего солнца уже начинали позлащать вершины высоких деревьев, а птицы, спрятавшись под листьями, приветствовали гармоническим пением рождение дня.

Граф де Пребуа-Крансэ, встревоженный упорным молчанием Валентина, наконец заговорил:

— Когда ты увлек меня сюда час тому назад, чтобы поговорить со мной на свободе, как ты сказал мне, я пошел за тобой, не сказав ни слова, но вот уже двадцать минут сидим мы в этом боскете, а ты все еще не решился объясниться; твое молчание тревожит меня, брат, я не знаю, чему приписать его; не имеешь ли ты сообщить мне что-нибудь неприятное?

Валентин вдруг приподнял голову.

— Прости меня, Луи, — отвечал он, — я не знаю ничего неприятного, но настал час для важного объяснения между нами.

— Что ты хочешь сказать?

— Ты меня поймешь… Когда год тому назад, доведенный до отчаяния и решившись искать прибежища в смерти, ты призвал меня к себе, я принял на себя обязательство — возвратить тебе то, что ты потерял не по вине твоей, но по неопытности; ты поверил мне, не колеблясь, оставил Францию, распростился навсегда с жизнью дворянина и поехал со мной в Америку; теперь пришла моя очередь исполнить обещание, которое я тебе дал.

— Валентин!

— Выслушай меня. Ты любишь дону Розарио… я уверен, что и она со своей стороны тоже чувствует к тебе истинную и глубокую любовь; услуги, которые мы оказали ее отцу, дают нам право сделать ему предложение, которого, как мне кажется, он ожидает; последствия этого предложения должны наконец сделать тебя счастливым навсегда. Я сегодня же объяснюсь откровенно с доном Тадео.

Печальная улыбка сжала губы молодого графа; он ничего не отвечал и опустил голову на грудь.

— Что с тобой, — вскричал с беспокойством Валентин, — мое намерение должно увенчать твои желания, а между тем оно погружает тебя в горесть? Объяснись, Луи?

— К чему мне объясняться? Зачем говорить сегодня с доном Тадео? Зачем торопиться? — отвечал уклончиво молодой человек.

Валентин взглянул на него с удивлением, качая головой; он не понимал поведения своего друга, но во что бы то ни стало решился узнать тайну его печали.

— Послушай, — сказал он, — я хочу обеспечить твое счастие как можно скорее, потому что жизнь на этой ферме тяготит меня; с приезда моего в Америку характер мой изменился; вид больших лесов, высоких гор, всего этого величественного великолепия, которое Господь пригоршнями рассыпал в пустыне, развил во мне страсть к путешествиям, которую я носил в зародыше в глубине моего сердца; вечное разнообразие странствующей жизни, которую я веду с некоторого времени, доставляет мне безграничные наслаждения; словом, я сделался страстным любителем лесов и с нетерпением ожидаю той минуты, когда снова буду иметь возможность отправиться в путешествие.

Наступило молчание.

— Да, — прошептал граф, — эта жизнь полна очарования.

— Поэтому-то мне и хотелось бы поскорее пуститься в путь.

— Кто нам мешает?

— Тебе!

— Ты ошибаешься, брат; мне так же как и тебе надоела жизнь, которую мы ведем; мы поедем, когда ты захочешь.

— Будь откровенен со мной: невозможно, чтобы пламенная любовь твоя к донне Розарио вдруг исчезла?

— Почему же ты думаешь, что я не люблю ее?

— А если ты любишь, то зачем же хочешь ехать и отказываешься жениться на ней?

— Не я отказываюсь! — прошептал молодой человек со вздохом. — А она.

— Она! О! Это невозможно.

— Брат, уже давно, на другой день той ночи, когда в Сантьяго мы освободили донну Розарио из рук похищавших ее разбойников, она сама сказала мне, что мы никогда не соединимся; она приказала мне избегать ее присутствия, потребовала с меня слова никогда не стараться ее видеть! Зачем же убаюкивать себя безумною химерой! Ты видишь, брат, мне не остается никакой надежды.

— Может быть! Но после того произошло столько разных разностей, что намерения донны Розарио, конечно, изменились.

— Нет, — печально отвечал граф.

— Почему ты так думаешь?

— Ее холодность, ее равнодушие ко мне, старание, с каким она меня избегает, все наконец доказывает мне, что я слишком долго оставался здесь и должен удалиться.

— Зачем ты не объяснился с нею?

— Я дал ей слово молчать и, чего бы мне это не стоило, сдержу мою клятву.

Валентин потупил голову и не отвечал.

— Умоляю тебя, — продолжал граф, — оставим эти места, присутствие той, которую я люблю, еще более увеличивает мою горесть.

— Хорошо ли ты обдумал свое намерение?

— Да! — решительно отвечал молодой человек. Валентин печально покачал головой.

— Да исполнится же твое желание, — сказал он, — мы поедем!

— Да, и как можно скорее, не правда ли? — сказал Луи с невольным вздохом.

— Сегодня же; я жду Курумиллу, которого я послал за лошадьми. Как только он воротится, мы пустимся в путь.

— И воротимся в селение племени Большого Зайца, где можем еще жить счастливо.