Том 25. Вождь окасов. Дикая кошка. Периколя. Профиль перуанского бандита

— Антинагюэль, — отвечал Катикара, бросая свой каменный топор в жаровню, чему последовали немедленно и другие токи, — в нашей наций остался только один топор; он в вашей руке; пусть же он обагрится до рукоятки кровью подлых испанцев; ведите наши уталь-манусы на битву; вы имеете верховную власть! Мы даем вам право жизни и смерти; начиная с этого часа, один вы в целом народе имеете право повелевать, и каковы бы ни были ваши приказания, мы будем исполнять их.

Антинагюэль выступил вперед с сияющим лицом, высоко подняв голову и потрясая в своей сильной руке могущественным воинским топором, символом диктаторской неограниченной власти, которая была ему вверена.

— Окасы, — сказал он гордым голосом, — я принимаю честь, которую вы делаете мне; я сумею сделаться достойным доверия, которое вы возлагаете на меня; этот топор будет зарыт только тогда, когда мой труп послужит пищей андским ястребам или когда подлые бледнолицые, против которых мы будем сражаться, будут на коленях просить нас прощения!

Вожди отвечали на эти слова радостными криками и свирепым воем. Совет кончился. Накрыли столы, и пир соединил всех воинов, присутствовавших на совете!

В ту минуту, когда Антинагюэль садился на свое место, индеец, покрытый потом и пылью, приблизился к нему и сказал несколько слов шепотом. Вождь вздрогнул, трепет пробежал по всему его телу, он встал в сильнейшем волнении.

— О! — закричал он с гневом. — Мне одному должна принадлежать эта женщина! Пусть мои воины садятся на лошадей и будут готовы следовать за мной сию же минуту! — обратился он к индейцу.

Глава XLI НОЧНАЯ ПОЕЗДКА

Антинагюэль знаком подозвал к себе Черного Оленя. Апо-ульмен не заставил себя ждать; несмотря на многочисленные возлияния, ароканский вождь имел такое же бесстрастное лицо, такую же спокойную походку как если бы пил только одну воду.

Подойдя к токи, он почтительно ему поклонился и молча ждал, чтобы тот заговорил с ним. Антинагюэль, устремив глаза в землю и погрузившись в серьезное размышление, долго не замечал его присутствия. Наконец он поднял глаза. Лицо его было мрачно, глаза сверкали.

— Отец мой страдает? — спросил Черный Олень кротким и дружеским голосом.

— Да, я страдаю, — отвечал вождь.

— Гекубу вдохнул печаль в сердце моего отца, но пусть он не теряет мужества, Пиллиан его поддержит.

— Нет, — отвечал Антинагюэль, — дыхание, которое сушит мою грудь, дыхание боязни.

— Боязни?

— Да, испанцы могущественны; я опасаюсь силы их оружия для моих молодых воинов.

Черный Олень глядел на него с удивлением.

— Какое дело до могущества бледнолицых, — сказал он, — когда отец мой во главе четырех уталь-мапусов?

— Эта война будет ужасна; я хочу победить.

— Мой отец победит; разве не все воины слушают его голос?

— Нет, — печально отвечал Антинагюэль. — Ульмены пуэльчесские не присутствовали на совете.

— Это правда, — прошептал Черный Олень.

— Пуэльчесы первые между воинами окасскими.

— Это правда, — сказал опять Черный Олень.

— Я страдаю, — повторил Антинагюэль. Черный Олень положил ему руку на плечо.

— Отец мой, — сказал он вкрадчивым голосом, — вождь великого народа; для него нет ничего невозможного.

— Что хочет сказать сын мой?

— Война объявлена, и между тем как мы будем делать набеги на чилийскую землю, чтобы держать неприятеля в беспокойстве на счет наших планов, пусть отец мой сядет со своими воинами на лошадей и полетит на крыльях бури к пуэльчесам; слова его убедят их, воины оставят все, чтобы последовать за ним и сражаться под его начальством; с их помощью мы победим испанцев, и сердце моего отца наполнится радостью и гордостью.

— Сын мой мудр, я последую его совету, — отвечал токи с улыбкой неописанного выражения, — но он сказал, что война дело решенное; выгоды моего народа не должны страдать от краткого отсутствия, которое я принужден сделать.

— Отец мой позаботится об этом.

— Я уже позаботился, — возразил Антинагюэль со сладкой улыбкой, — пусть сын мой слушает меня.

— Уши мои открыты, чтобы внимать словам моего отца.

— На восходе солнца, когда пары огненной воды рассеются, вожди спросят Антинагюэля.

Черный Олень сделал знак согласия.

— Я вручаю моему сыну, — продолжал вождь, — каменный топор, знак моего достоинства; Черный Олень часть души моей, сердце его мне предано; я назначаю его моим помощником, он заменит меня.

Апо-ульмен почтительно поклонился Антинагюэлю и поцеловал у него руку.

— То, что прикажет мой отец, будет исполнено, — сказал он.

— Вожди имеют надменный характер, мужество их мимолетно; сын мой не даст им времени охладеть; между ними есть такие, которых надо занять делом сейчас же, чтобы они не могли после отступить.

— Как зовут этих вождей? Я должен сохранить имена их в моей памяти.

— Это самые могущественные ульмены. Пусть сын мой помнит, их восемь, каждый из них сделает набег на границу, чтобы доказать чилийцам, что неприязненные действия начались; четверо главных между ними пусть немедленно отправятся в Вальдивию, чтобы объявить войну бледнолицым.

— Хорошо.