Том 25. Вождь окасов. Дикая кошка. Периколя. Профиль перуанского бандита

Дон Грегорио и Луи с любопытством следили за этим разговором, в котором не понимали ни слова, потому что еще не угадывали, чего хочет дон Тадео.

— Пусть извинит меня брат мой, — сказал он, — однако он должен же иметь какую-нибудь причину, чтобы явиться ко мне?

— Есть причина, — сказал индеец.

— Пусть же брат мой объяснится.

— Я отвечаю на вопросы моего отца, — сказал Жоан, кланяясь.

Бесстрастие ароканов изумительно. Как бы ни было важно поручение, возложенное на них, если бы даже замедление должно было причинить смерть человека, они никогда не соизволят говорить ясно и тотчас отдать отчет в этом поручении, если тот, кто их спрашивает, не сумеет искусно заставить их объясниться. Конечно, Жоан хотел сказать все; он чрезвычайно торопился, чтобы придти скорее; но не смотря на это, произносил слова одно по одному и как бы с нежеланием.

Для многих это обстоятельство может показаться необыкновенным и непонятным. Однако во время пребывания нашего в Арокании, отчасти невольного, мы сами не раз бывали жертвой невозмутимого флегматизма ароканов.

Дон Тадео знал, с кем имеет дело. Тайное предчувствие говорило ему, что этот человек принес важное известие. Он продолжал вопросы:

— Откуда пришел брат мой?

— Из деревни Сан-Мигуэль.

— Это далеко отсюда; брат мой давно вышел из Сан-Мигуэля?

— Луна исчезала за вершиной высоких гор, и только одно созвездие Южного Креста распространяло свой свет на землю в ту минуту, когда Жоан начал свой путь, чтобы прийти к моему отцу.

От деревни Сан-Мигуэль до Вальдивии около восемнадцати миль. Дон Тадео удивился такой скорости. Это еще более утвердило его в том мнении, что индеец принес чрезвычайно важное известие. Он взял со стола стакан, наполнил его вином и подал посланному, говоря дружеским тоном:

— Пусть брат мой выпьет этот напиток; вероятно, пыль дороги прилипла к его горлу и мешает ему говорить так свободно, как бы он хотел. Когда он выпьет, язык его развяжется.

Индеец улыбнулся; взор его сверкнул, он взял стакан и опорожнил его залпом.

— Хорошо! — сказал он, прищелкнув языком и поставив стакан на стол. — Отец мой гостеприимен; он действительно Великий Орел белых.

— Брат мой, конечно, пришел от вождя его племени? — продолжал дон Тадео, не терявший из вида цели, к которой стремился.

— Нет, — отвечал Жоан, — меня прислал Курумилла.

— Курумилла! — закричали Луи и дон Грегорио, невольно вздрогнув.

Дон Тадео вздохнул свободно; он попал на путь.

— Курумилла друг мой, — сказал он, — надеюсь, что с ним не случилось ничего неприятного?

— Вот его плащ и его шляпа, — возразил Жоан.

— Боже! — закричал Луи. — Он умер? Сердце дона Тадео сжалось.

— Нет, — сказал индеец, — Курумилла — ульмен; он храбр и мудр. Жоан похитил бледнолицую девушку с лазурными глазами; Курумилла мог убить Жоана, но не захотел этого; он предпочел сделать из него друга.

Белые тревожно прислушивались к словам индейца; несмотря на их туманность, они однако довольно ясно объясняли, что ульмен напал на след похитителей.

— Курумилла добр, — отвечал дон Тадео, — сердце его благородно, а душа не жестока.

— Жоан был вождь тех, которые похитили белую девушку, — продолжал индеец, — Курумилла переменился с ним одеждой и сказал Жоану: ступай к Великому Орлу белых и скажи ему, «что Курумилла спасет молодую девушку или погибнет». Жоан пришел не останавливаясь, хотя путь был длинен.

— Брат мой хорошо поступил, — сказал дон Тадео, крепко пожимая руку индейца, лицо которого засияло.

— Отец мой доволен? — сказал он. — Тем лучше.

— Так брат мой, — продолжал дон Тадео, — похитил бледнолицую девушку… хорошо ли ему заплатили за это?

Индеец улыбнулся.

— Бледнолицая женщина с черными глазами очень Щедра, — сказал он.

— А! Я так и думал! — вскричал дон Тадео. — Вновь эта женщина! Вновь этот демон! О! Донна Мария! Мы должны свести с вами страшные счеты!

Он узнал наконец, что ему нужно было узнать. Луи с трудом встал с кресла, на котором лежал, и, приблизившись к дону Тадео, сказал ему голосом, дрожавшим от волнения:

— Друг, надо спасти донну Розарио.

— Благодарю, — отвечал дон Тадео, — благодарю за вашу преданность, друг мой; но увы, вы слабы, ранены, почти при смерти!

— Что за беда! — вскричал с жаром молодой человек. — Если бы даже мне суждено было погибнуть, то клянусь вам, дон Тадео, честью моего имени, что и тогда я не успокоюсь до тех пор, пока донна Розарио не будет свободна и с вами.

Дон Тадео принудил его сесть.

— Друг мой, — сказал он, — трое преданных людей уже гонятся за похитителями моей дочери.

— Вашей дочери? — вскричал Луи с удивлением, смешанным с удовольствием.

— Увы, да, друг мой, моей дочери! Зачем мне иметь тайны от вас? Этот ангел с голубыми глазами, которого два раза вы спасали, дочь моя, единственное счастье, единственная радость, которые остаются мне на свете!

— О! Мы ее найдем! — воскликнул Луи с энергией. В своем волнении дон Тадео не заметил страстного выражения в глазах графа. Тот встал; несмотря на горе, которое он чувствовал, ему казалось, что к нему вдруг возвратились все его силы.