Том 25. Вождь окасов. Дикая кошка. Периколя. Профиль перуанского бандита

Внезапная мысль пришла в голову Курумиллы. Он приподнялся на своих железных ногах и, прыгнув как тигр, вскочил на лошадь всадника. Прежде чем тот, застигнутый врасплох этим неожиданным нападением, успел вскрикнуть, Курумилла сжал ему горло так, что тому решительно было невозможно звать на помощь. В один миг Курумилла связал всадника, заткнул ему рот и сбросил на землю; потом, схватив его лошадь, он привязал ее к кусту и возвратился к своему пленнику.

Тот со стоическим мужеством, свойственным туземцам Америки, видя себя побежденным, и не пытался оказать бесполезное сопротивление; он взглянул на своего победителя с презрительной улыбкой и ждал, чтобы он заговорил с ним.

— О! — сказал Курумилла, который, наклонившись к нему, узнал его. — Жоан!

— Курумилла! — отвечал тот.

— Гм! — пробормотал ульмен про себя. — Я предпочел бы, чтобы это был не он. Что делает брат мой на этой дороге? — спросил он вслух.

— Какое дело до этого моему брату? — сказал индеец, отвечая на вопрос тоже вопросом.

— Не будем терять драгоценного времени, — возразил ульмен, обнажая свой нож, — пусть брат мой говорит.

Жоан вздрогнул, трепет ужаса пробежал по его членам при синеватом блеске длинного и острого ножа.

— Пусть вождь спрашивает! — сказал он задыхающимся голосом.

— Куда едет мой брат?

— В деревню Сан-Мигуэль.

— Хорошо! А зачем брат мой едет туда?

— Чтобы передать сестре великого токи женщину, которую утром мы захватили.

— Кто вам велел захватить ее?

— Та, к которой мы едем.

— Кто распоряжался похищением?

— Я.

— Хорошо! Где эта женщина ожидает пленницу?

— Я уже сказал вождю: в деревне Сан-Мигуэль.

— В которой хижине?

— В последней, в той, которая стоит немножко поодаль от других.

— Хорошо! Пусть мой брат поменяется со мною шляпой и плащом.

Индеец повиновался без возражений. Когда обмен был сделан, Курумилла продолжал:

— Я мог бы убить моего брата; благоразумие даже требовало бы, чтобы я сделал это, но сострадание вошло в мое сердце; у Жоана есть жены и дети; это один из храбрых воинов его племени; но если оставлю ему жизнь, будет ли он мне признателен?

Индеец думал, что он умрет. Эти слова возвратили ему надежду. Жоан был не злой человек, ульмен знал это хорошо; он знал также, что может положиться на его обещание.

— Отец мой держит мою жизнь в своих руках, — отвечал Жоан, — если он не возьмет ее сегодня, я останусь должником его и позволю убить себя по одному его знаку.

— Очень хорошо! — сказал Курумилла, воткнув нож за пояс. — Брат мой может встать; вождь взял с него слово.

Индеец вскочил на ноги и горячо поцеловал руку человека, пощадившего его жизнь.

— Что приказывает отец мой? — спросил он.

— Пусть брат мой как можно скорее поедет в большую деревню, которую инки называют Вальдивией. Он найдет там дона Тадео, Великого Орла белых, и перескажет ему что произошло между нами, прибавив, что я спасу пленницу или умру.

— Это все?

— Да; если Великий Орел будет иметь нужду в услугах моего брата, он не колеблясь должен послушаться его распоряжений. Прощай! Пусть Пиллиан руководит моим братом и пусть брат мой помнит, что я не хотел взять его жизни, которая принадлежала мне!

— Жоан будет помнить! — отвечал индеец.

По знаку Курумиллы он спрятался в высокую траву, пополз как змея и исчез по направлению к Вальдивии.

Ульмен, не теряя ни минуты, сел в седло, пришпорил лошадь и скоро догнал похитителей, которые продолжали спокойно ехать, не подозревая совершившейся подмены.

Это Курумилла, перенося девушку в хижину, прошептал ей на ухо:

— Надежда и мужество!

Эти два слова, предупредив донну Розарио о том, что друг бодрствует над ней, придали ей необходимые силы. После неожиданного приезда Антинагюэля, когда донна Розарио приказала Курумилле вывести пленницу, он вместо того, чтобы отвести ее в комнату, где она ждала прежде, набросил ей на плечи плащ, чтобы ее нельзя было рассмотреть, и сказал ей тихим голосом:

— Ступайте за мной, идите смело: я постараюсь спасти вас.

Молодая девушка колебалась. Она боялась засады. Ульмен понял ее.

— Я Курумилла, — продолжал он быстро, — один из ульменов, преданных двум французам, друзьям дона Тадео.

Донна Розарио вздрогнула.

— Ступайте! — отвечала она твердым голосом. — Что бы ни случилось, я последую за вами!

Они вышли из хижины. Индейцы разговаривали между собою о событиях этого дня и не приметили их. Беглецы шли минут десять, не перекинувшись ни одним словом. Скоро деревня растворилась во мраке. Курумилла остановился. Две оседланные и взнузданные лошади были привязаны за кустом кактуса.

— Сестра моя чувствует ли себя в силах сесть на лошадь и проехать большое пространство? — сказал он.

— Чтобы избавиться от моих гонителей, — отвечала она прерывающимся голосом, — я способны на все.

— Хорошо! — отвечал Курумилла. — Сестра моя мужественна. Ее Бог поможет ей!

— На Него одного возлагаю я мою надежду, — воскликнула молодая девушка с печальным вздохом.

— Сядем же на лошадей и поедем! Каждая минута дорога для нас!

Они сели на седла и поскакали с чрезвычайной быстротой; стук копыт слышно не было, потому что Курумилла обернул ноги лошадей бараньей кожей.