Том 26, ч.2

Сначала отметим историческую обстановку. Рикардо имеет перед собой прежде всего тот период, живым свидетелем которого он до известной степени был сам, период 1770–1815 годов, когда цены на пшеницу непрерывно повышались; у Андерсона же перед глазами — XVIII столетие, в конце которого он писал. С начала этого столетия до середины его происходило падение цен на пшеницу, а с середины до конца — их повышение. Поэтому Андерсон нигде не связывает открытый им закон с уменьшающейся производительностью земледелия, или с нормальным вздорожанием продукта {по Андерсону, это вздорожание является чем-то неестественным}. Рикардо же определенно связывает их между собой. Андерсон полагал, что отмена хлебных законов (в то время это были экспортные премии) послужила причиной повышения цен во второй половине XVIII столетия. Рикардо знал, что введение хлебных законов (в 1815 году) имело своей целью помешать падению цен и, до известной степени, неизбежно должно было помешать этому падению. В связи с этим Рикардо и подчеркивал, что предоставленный самому себе закон земельной ренты неизбежно должен — в пределах определенной территории — вести к возделыванию менее плодородной земли, стало быть к вздорожанию земледельческих продуктов, к росту ренты за счет промышленности и массы населения. И Рикардо был здесь прав в Практическом и историческом отношениях. Андерсон, напротив, считал, что хлебные законы — он высказывается также и за ввозные пошлины — с необходимостью должны содействовать равномерному развитию земледелия в пределах определенной территории, что земледелие для своего равномерного развития нуждается в гарантиях и что, следовательно, этот поступательный ход развития сам по себе, в силу открытого Андерсоном закона земельной ренты, с необходимостью должен вести к увеличению производительности земледелия, а в результате этого и к падению средних цен земледельческих продуктов.

Но оба исходят из воззрения, кажущегося очень странным на континенте, а именно, что: 1) не существует вовсе земельной собственности как помехи любому применению капитала к земле; 2) что земледельцы переходят от лучших земель к худшим (у Рикардо эта предпосылка имеет абсолютное значение, если не считать тех перерывов в этом ходе развития, которые проистекают от вмешательства науки и промышленности; у Андерсона эта предпосылка — относительна, ибо худшая почва снова превращается в лучшую); 3) что всегда есть в наличности капитал, есть достаточная масса капитала, чтобы быть примененной к земледелию.

Что касается 1 и 2-го пунктов, то жителям континента неизбежно должно казаться крайне странным, что в такой стране, в которой, по их представлению, феодальная земельная собственность сохранилась в наиболее косном виде, экономисты — и Андерсон и Рикардо — исходят из предположения о несуществовании собственности на землю. Это обстоятельство объясняется:

во-первых, из особенности английского «law of enclosures»^{64}, не имеющего решительно ничего общего с континентальным разделом общих земель;