Том 27

Тогда я ухватился за оружие, данное мне в руки Эйз[ерманом], — нападки на коммунизм, — тем более, что Грюн продолжал интриговать, бегал по мастерским, по воскресеньям приглашал публику к себе и т. д., а в воскресенье после вышеупомянутого собрания он сам совершил безграничную глупость: в присутствии восьми или десяти штраубингеров стал нападать на коммунизм. Поэтому еще до начала обсуждения я потребовал голосования по вопросу о том, коммунисты мы или нет. Если мы коммунисты, то надо прекратить нападки на коммунизм, которые позволил себе Эйз[ерман]. Если же нет, если здесь собрались первые встречные потолковать о том, о сем, то мне нет дела до них, и я больше не приду. Это вызвало величайшее возмущение грюнианцев, которые стали уверять, что они собрались обсуждать «благо человечества», собрались для просвещения, что они люди прогресса, а не односторонние доктринеры и т. д. Как же можно таких добропорядочных людей называть «первыми встречными»? К тому же они хотели бы прежде всего знать, что, собственно, есть коммунизм (подлецы! ведь в течение ряда лет они называли себя коммунистами и отреклись только из страха перед Грюном и Эйзерм[аном], после того как те втерлись к ним под предлогом коммунизма!). Я, конечно, не был застигнут врасплох их любезной просьбой рассказать им, неучам, в двух — трех словах, что такое коммунизм. Я дал им тогда самое простенькое определение, которое, не выходя из рамок обсуждавшихся спорных вопросов, заключало в себе требование общности имущества, и тем самым исключало, как всякое миролюбие, мягкость и почтение к буржуазии и к штраубингерству, так и прудоновское акционерное общество с его сохранением индивидуального владения и всего, что с этим связано. В остальном это определение не содержало ничего такого, что давало бы им повод уклониться от него и увильнуть от предложенного голосования. Итак, я определил намерения коммунистов следующим образом: 1) отстаивать интересы пролетариев в противоположность интересам буржуа; 2) осуществить это посредством уничтожения частной собственности и замены ее общностью имущества; 3) не признавать другого средства осуществления этих целей, кроме насильственной демократической революции.

Об этом спорили два вечера. На второй день лучший из трех грюнианцев, заметив настроение большинства, целиком перешел на мою сторону. Остальные двое, сами того не замечая, все время противоречили друг другу. Многие из присутствующих, до того момента не подававшие голоса, вдруг неожиданно заговорили и решительно заявили, что согласны со мной. Раньше это делал только Юнге. Некоторые из этих homines novi^{87} говорили очень хорошо, хотя и дрожали от страха, боясь запутаться; они, по-видимому, обладают достаточным здравым смыслом. Одним словом, когда дело дошло до голосования, собрание объявило себя коммунистическим, в духе вышеприведенного определения. Решение было принято тринадцатью голосами против двух оставшихся верными грюнианцев; один из них, впрочем, потом заявил, что ему очень хотелось бы самому уверовать в коммунизм.

Таким образом, получилась, наконец, tabula rasa^{88}, и теперь можно попытаться по возможности что-нибудь сделать из этих молодцов. Грюн, которому легко удалось выпутаться из своей денежной истории, потому что главными кредиторами были те же самые грюнианцы, его главные последователи, теперь очень низко пал в глазах большинства и даже в глазах части своих сторонников и, несмотря на все свои интриги и фокусы (например, он приходил в шапке на собрания, которые происходят у заставы), блестяще провалился со своими прудоновскими ассоциациями. Но если бы меня не было здесь, наш друг Э[вербе]к покорно дал бы впутать себя в эту историю. —

Какой хитрый прием придумал Грюн! Сомневаясь в мыслительных способностях своих молодцов, он до тех пор повторяет им свои глупости, пока они не выучат их наизусть. После каждого собрания — разумеется, ничего не могло быть легче, как заставить замолчать такую оппозицию, — вся эта банда, потерпев поражение, бегала к Грюну, рассказывала, что я говорил, конечно, в совершенно искаженном виде, а он их опять вооружал. Когда они после этого открывали рот, то стоило им сказать два слова, как уже можно было каждый раз угадать всю фразу. Конечно, из-за такого наушничанья мне приходилось быть очень осторожным, чтобы не высказать этим молодцам каких-либо общих положений, которые могли бы быть использованы г-ном Грюном, дабы снова приукрасить свой «истинный социализм»; тем не менее этот мерзавец недавно в «Kolnische Zeitung» использовал с различными искажениями то, что я говорил штраубингерам по поводу женевской революции[71], в то время как он здесь вдалбливал им прямо противоположное. Он теперь занимается политической экономией, этот молодчик.

Вы, вероятно, видели объявление о книге Прудона^{89}. Я получу ее на днях; она стоит 15 франков, ее невозможно купить — это слишком дорого.